Избранное в двух томах. Том II - Варлам Тихонович Шаламов
– А что делать, Василий Иванович, с Люсей Поповкиной?
– С какой Люсей Поповкиной?
– Да разве вы не знаете?
Оказалось, что это была балерина из заключенных, с которой путался Семён Абрамович Смолокуров, прежний начальник. Она нигде не работала и служила только для увеселений Смолокурова. Теперь («чуть не месяц» – подумал Рюриков) она все еще без работы – распоряжений нет.
Рюрикову захотелось вымыть руки.
– Каких еще распоряжений? Отправьте ее к черту немедленно.
– На штрафной?
– Почему же обязательно на штрафной? Разве она виновата? Да и тебе выговор дам – целый месяц ведь не работает.
– Мы берегли ее, – сказал Анисимов.
– Для кого? – И Рюриков встал и заходил по комнате. – Немедленно, завтра же отправьте.
* * *
Когда Пётр Иванович поднимался по узкой деревянной лестнице на второй этаж к Антонине Сергеевне, он подумал, что за два года, как они работают вместе в этой больнице, он еще не бывал дома у главного врача. Он усмехнулся, понимая, зачем его пригласили. Что ж, этим приглашением его, бывшего заключенного, вводят в местный «высший круг». Пётр Иванович не понимал таких людей, как Рюриков, и не понимая – презирал. Ему казалось, что это какой-то особый путь карьеры, путь «честняги» в больших кавычках, «честняги», который хочет стать ни более ни менее, как начальником санитарного управления. И вот ломается, выкручивается, изображая из себя святую невинность.
Пётр Иванович угадал верно. В накуренной комнате было тесно. Тут сидел и врач-рентгенолог, и Мостовой, и главный бухгалтер. Сама Антонина Сергеевна разливала из алюминиевого больничного чайника теплый и слабый чай.
– Входите, Пётр Иванович, – сказала она, когда невропатолог снял свой брезентовый плащ.
– Начнем, – сказала Антонина Сергеевна, и Пётр Иванович подумал: «Недурна еще» – и стал смотреть в другую сторону.
Начальник лагеря сказал:
– «Я пригласил вас, господа (Мостовой поднял брови), с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие». – Все засмеялись, и Мостовой засмеялся, тоже подумал, что это что-то литературное. Мостовой успокоился, а то слово «господа» внушало ему тревогу, даже если бы это была острота или обмолвка.
– Что будем делать? – сказала Антонина Сергеевна. – Мы будем нищие через год. А он приехал на три года. Всем нам запретили держать прислугу из заключенных. За что должны страдать эти несчастные девушки на общих работах? Из-за кого? Из-за него. О дровах я и говорить не буду. Прошлую зиму я не положила на книжку ни рубля. В конце концов, у меня дети.
– У всех дети, – сказал главный бухгалтер. – Но что, что можно сделать тут?
– Отравить его к чертовой матери, – зарычал Мостовой.
– Потрудитесь в моем присутствии таких вещей не говорить, – сказал главный бухгалтер. – Иначе я буду вынужден сообщить куда следует.
– Я пошутил.
– Потрудитесь так не шутить.
Пётр Иванович поднял руку.
– Надо вызвать сюда Чурбакова. И вам, Антонина Сергеевна, с ним поговорить.
– Почему мне? – Антонина Сергеевна покраснела. Майор медицинской службы Чурбаков – начальник Санитарного управления – славился своим буйным развратом и невероятной крепостью в пьянках. Чуть не на каждом прииске у него были дети – от врачих, от фельдшериц, от медсестер и от санитарок.
– Да уж именно вам. И разъяснить майору Чурбакову, что подполковник Рюриков добивается его места, понятно? Скажите ему, что майор – вчерашний член партии, а Рюриков…
– Рюриков – член партии с 1917 года, – сказал, вздохнув, Мостовой. – Но зачем ему чурбаковское место.
– Ах, вы ничего не понимаете. Пётр Иванович совершенно прав.
– А если написать Чурбакову?
– А кто свезет это письмо? Кому не люба на плечах голова? А вдруг нашего гонца перехватят или, еще проще, он с письмом явится прямо в кабинет Рюрикова. Бывали такие истории.
– А по телефону?
– По телефону только пригласите. Вы же знаете, что у Смолокурова сидели слухачи.
– Ну, у этого не сидят.
– Как знать. Словом, осторожность и деятельность, деятельность и осторожность…
‹1963›
Военный комиссар
Операция – извлечение инородного тела из пищевода – была записана в операционный журнал рукой Валентина Николаевича Траута, одного из трех хирургов, делавших извлечение. Главным тут был не Траут – а Анна Сергеевна Новикова, ученица Воячека, отоларинголог столичный, южная красавица, никогда не бывшая в заключении, как оба ее ассистента – Траут и Лунин. Именно потому, что главной была Новикова, операция была проведена на двое суток позже возможного срока. Сорок восемь часов блистательную ученицу Воячека отливали водой, отпаивали нашатырем, промывали желудок и кишечник, накачивали крепким чаем. Через двое суток перестали дрожать пальцы Анны Сергеевны – и операция началась. Запойная алкоголичка, наркоманка, с похмелья выливавшая все флаконы в одну общую темную чашку-миску и хлебавшая это пойло, чтобы вновь захмелеть и заснуть. Пойла в этих случаях надо было немного. Сейчас Новикова в халате и в маске покрикивала на ассистентов, подавала короткие команды – рот был прополоскан, промыт, и только иногда до ассистентов доносился запах перегара. Операционная сестра поводила ноздрями, вдыхая этот неуместный перегар, и чуть-чуть улыбалась под маской и торопливо сгоняла с лица улыбку. Ассистенты не улыбались и не думали о перегаре. Операция требовала внимания. Траут такие операции делал раньше, но редко, а Лунин видел впервые. Для Новиковой же это был повод показать свой особый класс, свои золотые руки, свою высочайшую квалификацию.
Больной не понимал, почему операция откладывается на сутки и еще на сутки, но помалкивал – командовать тут не приходилось. Больной жил у начальника больницы – ему было сказано: вызовут. Сначала было известно, что операцию будет делать Траут, потом прошел еще один день – и сказали: завтра, и не Траут, а Новикова. Все это было для больного мучительно, но он был человек военный, притом недавно с войны – он взял себя в руки. Больной этот имел чин высокий, полковничьи погоны, был райвоенком одного из восьми округов Колымы.
К концу войны лейтенант Кононов командовал полком, с армией не хотел расставаться, но для мирного времени требовались другие знания. Всем проходившим переаттестацию предлагалось продолжить службу в армии в тех же чинах, но в войсках МВД, используемых для лагерной охраны. В 1946-м вся лагерная охрана была передана кадровым частям, не ВОХРу, а кадровикам с нашивками, с орденами. Всем сохранялся прежний чин, полярный паек, ставка, отпуск, все полярные льготы Дальстроя. Кононов – у него была жена, дочь – быстро разобрался и уже в Магадане уперся и на лагерную работу не пошел. Жену и дочь он отправил на материк, а сам получил назначение на должность райвоенкома. «Хозяйство» его было раскинуто вдоль трассы на сотни километров – десять километров в
