Иван Шмелев - Том 8. Рваный барин
Глядит – в ухе серьга, жемчужная. Подумал солдат:
– Ей в могиле без надобности, а нам сгодится. Я, годи, тебе и могилку вырою. А крест я с тебя сыму… я тебе за ево сосновый вытешу…
Потянулся солдат крест сымать…
Подняла женщина ресницы – стрелы, повела строгими глазами, как на святой иконе, да как глянет!..
Обомлел солдат, не дыхнет. И слышит, будто из-под земли, голос:
– Не тронь!
И с того взгляду строгого, с того голосу подземного, повернулось у солдата сердце. Поглядел на свои штаны – кровь. На руки поглядел – в крови руки…
И слышит за собой оклик:
– Эй, чего у вас тут не вышло?!.
Глядит, двое еще стоят. Один – матрос, на шапочке буковки линялые: «Три Святителя». Другой – заводской, с ключом, с молоточком, – слесарь. У матроса лицо румяное, сытое. У заводского – худищее, брови к носу.
Говорит им солдат:
– Женщину вот убили!..
А матрос и спрашивает, веселый:
– А за чего ее успокоил-то?
– Как так, я успокоил?! – так и взвился солдат. – Ты ее саданул, может… а мы такими делами не занимаемся! По шпекуляции – это так, а душегубством… не занимаемся.
А матрос смеется:
– А грабли чего в крови? Товарищей не опасайся!
– Какой я, к шуту, тебе товарищ?! – осерчал солдат. – Чего – грабли? Руки у меня с войны все в крови, не отмываются!..
– Ладно, – матрос смеется, – одна не в счет. Карманы-то у ней имеются? Стой, мы ей легистрацию наведем сейчас… А ну, мамаша?..
– Брось, товарищ… – говорит заводской сурьезно. – Мертвую тревожить не годится!
Выругался тут матрос нехорошо:
– По-шел ты… живых тревожили, не боялись! Не засть. Сам, небось, по карманному производству руку набил… Эй, мамаша… А ну-ка покажь, и где тут у тебя… кармаша?..
– Нет, брат, – стал заводской серчать, – не по карманному производству мы, а по металлу…
А матрос гогочет:
– Во-во! По металлу и я охоч Вон и крестик… чем не металл? Солдату-то не доспело Проба-то на нем имеется?.. Дойдет и до него черед, сначала пощупаем мочалу А ну, помогай, товарищ.
– Нехорошо! – говорит заводской, брови к носу – Капиталистов мы щупали, а над мертвым ругаться рабочий человек не может. И крови рабочий человек не любит Не товарищ я тебе по такому делу.
А солдат сидит – обомлел, другую цигарку вертит.
– Не това-рищ! – кричит матрос, – а как винцо пить да денежки делить… – первые?! Другие за вас кровяную работу делай? На готовенькое бы только… черт… да й ней все карманы вырваны!.. Ай да солдат! Да ты ее еще, может, и…
– Не трожь, живая!! – как крикнет заводской, не в себе… За голову схватился – бежать!
Будто – чего почудилось! А матрос ничего, ругается:
– Зайцы – черти! Напакостили да – в кусты?!.. А ты прямо действуй! Я мощи вскрывал, да не боялся! «Три Святителя» у меня на голове, сам четвертый! Я ее счас дознаю, живая она ай мертвая. Жилку такую знаю…
Обругался нехорошим словом и схватил руку женщины… Тут и случилось.
Поднялась рука – полнеба закрыла. Дрогнул матрос и пал под накрывшей его десницей.
Глядит солдат: что такое… матроса нет?! И видит: растет женщина, ноги по всему логу, руки на степь закинулись!..
Поднялись у солдата волосы дыбом, пополз на карачках в степь. И мешок свой бросил.
А уж и ночь на степь пала. Воронье по местам село. Ни зги не видать – темно. Только совы за мышами шарахают. Вылез бес из болота, постоял – послушал… И говорит:
– Ладно идут дела! А ну-кась?..
Привалился к земле – и слушает: чу-уть позывает – стонет, как мушка у паука в тенетках.
– Скоро можно и шапку надеть… лихо! – думает себе бес.
И давай плясать – гукать! Плясал-плясал…
– А ну-кась?..
Привалился – и слушает: та-ак, будто комарик чутош-ный, позывает-стонет.
Потер бес лапы, шапку из-под хвоста вытянул, на корявую головешку насунул – в поход собрался. Идет – попрыгивает, падалью от него порыгивает. А совы так вкруг него и летают, так и шарахают…
Остановился и думает:
– Главное бы дело выгорело! Пьяница, может, какой пройдет, крест сымет?.. А там плевое дело – в болото затащить. Тогда и вся степь наша! Подох Гришка-матрос, дрогнул! Верного друга потеряли. А ну-кась?..
Припал бес к кочке – и слушает: та-ак, в полчуть, ровно травка по ветерку позукивает.
– Последняя ее кровь ходит… – говорит бес, язычище до пуза вывалил. – Пять минут и разговору осталось. Только бы пьянчужка какой набрел. Разбойник с нее креста не сымет, а пьяница задумается.
И давай вызывать скрозь землю:
– Эй, Мишка, иди!
– Эй, Гришка, иди!
– Васютка, Стешка, Аксютка, Лешка, Сысой, Ивашка, Косая Машка, Хрипун – Костюшка, Стигней, Настюшка, Федул, Микнтка, Пахом, Улитка, Вавилка, Прошка, Ермил, Ерошка, Максимка-Бубен, Хохол из Лубен, Дурак-Трохимка, Снохач-Яфимка, Похабник-Пашка, Блудилка-Дашка…
Всех степных пьяниц перебрал – не слыхать! Осерчал бес, с досады под хвост полез…
– Вот, черти! С матери родной сымали, а с этой – чего боятся?! А я-то им в ухи дул: мачеха она вам лихая!..
Хвостищем за ухом поскоблил – и вспомнил:
– Касьяшку-пьяницу помянуть забыл: живореза-то самого!..
И давай:
Товарищ Касьяша,Варится у нас каша,Лежит на степе падаль,Златого креста не надо ль?..
Слушает – не идет Касьяшка!
– И чего ее боятся, черти?! Это мне все старый Микола портит! Почитай, всех забыли, а его все помнят.
И опять, давай:
Товарищ Касьяша,Пришла пора наша!Сымай крест с падали,Чтобы все перед нами падали!..
Слушал-слушал, да как задерет хвост дудкой… – идет! Да и заерзал что-то…
То тем, то другим ухом приладится… Скосил морду – и говорит:
– Твердо чтой-то шагает ноньча?.. Я его ход знаю… Слушает: шагает неспешно, с усталью, – топ-топ-топ…
– И каблуки слыхать!?.. А у него и лаптей-то отродясь не было!..
Слушал-слушал лопоухий бес, а шаг все ближе…
Сел на кочку, бельма выпучил – не поймет… А тут, будто, как ветерком пахнуло. Глянул – да и присел-пришибся: старый Микола из-под зари грозится! Темное лицо, во все небо! Погрозил – и пропал зарницей.
Заерзал – затрепыхался бес, крикнул:
– Матери твоей черт!..
Да как лязгнет зубом, как копытами наподдаст, так по деревням все собаки и взвыли. Поджал хвост да и бух в болото.
Шел с далекого края воин. Шел без дорог, прямиком, через болота да буреломы, оврагами да лесами, глубокими снегами. Ноги сбил, порвался, изголодался. Родину шел-искал. Спутал к ней бес дороги, завалил-завеял, волков рыскать на волю выпустил. По слуху шел, прямиком, откуда позывает. Шел-шел – и не стало слышно. Остановился, как на распутье, поднял глаза к темному небу и помолился:
– Господи!..
Смотрит – рука на небе! Подняла та рука край тучи и показала зарю. А из-под зари старый Микола смотрит… Миг один – и пропал зарницей.
Всполохнулось у воина сердце, и крикнул он во всю степь ночную:
– С нами Бог!
И еще видит: бежит золотой комарик, – чутошный огонечек с неба, – свечечка копеечная. Убогие старушки такие ставят. Может, и нашлась на всей степи одна святая душа, молилась в ту ночь за сына…
Пала та свечечка на темную степь и не погасла: чутошным огонечком встала.
Не проглядел ее воин. Идет и идет, а огонечек его ведет.
И довел до лога.
Встал воин на краю лога – видит: лежит женщина, разута-раздета, в головах у нее свечечка теплится…
Ударило его в сердце, кинуло в лицо кровью, зажгло слезами глаза – застлало. Признал воин светлое лицо то и крикнул голосом во всю степь ночную:
– Родимая!..
Услыхала родимая звонкий голос, подняла свои ресницы-стрелы, взглянула глубокими, полными слез глазами… Заглянул воин в страждущие глаза: не смерть ли?.. А тут и светать стало.
Стоит воин один в логу. Помертвело его лицо, – только глаза горят. Порвано на плечах, порвано на груди, и на ногах – все порвано…
Огляделся, – один туман!
Покрестился широким крестом на небо.
А свечечка и снялась с земли, и в руку ему дается.
Поднял воин тот знак Господень, рванул на груди рубаху… – и увидало белое небо пятнышко на груди – знак жертвы.
Принял воин святой огонь и прожег себе грудь Крестом, через то кровяное пятнышко. Тут и погасла свечечка.
Встал воин в головах, уперся в сырую землю, подвел руки под плечи женщины…
И крикнул на степь, в туман:
– Эй, люди!.. Слушает… Нет ответа.
Увяз воин в сырой земле, последние силы набирает. А родимая не опускает стрелы-ресницы свои, глядит на него глубокими, полными слез глазами.
И в другой раз крикнул:
– Эй, други!..
Слушает: петухи по деревням перекликаются? Вот-вот разорвется сердце. А Она смотрит, смотрит… И крикнул криком нечеловеческим:
