Николай Некрасов - Том 6. Драматические произведения 1840-1859
В общей сложности Некрасов исключил восемь явлений, введя взамен только одно (д. IV, явл. 4) — разговор командора с Марией. Цель его в данном случае заключалась в том, чтобы подчеркнуть низкую натуру командора: он продолжает преследовать Марию, уже зная, что ее любит его племянник.
Некрасову принадлежит еще одно важное добавление. Переведя довольно точно монолог Марии (д. II, явл. 5), он вкладывает в ее уста слова, которых не было во французском оригинале: «Я их <придворных господ> терпеть не могу…».
Некоторые изменения внес Некрасов и в финал: возможно, по цензурным соображениям он решил сделать из злодея командора типичного водевильного дядюшку-добряка, который устраивает счастье влюбленных.
В остальном Некрасов достаточно точно передал прозаический текст французской пьесы. Иначе обстояло дело с текстами стихотворными. Тут он чувствовал себя значительно увереннее. и не столько переводил, сколько переделывал или же сочинял сам. В «Божьей милости» было тридцать песен и романсов; Некрасов оставил лишь восемнадцать; из этих восемнадцати тринадцать являются переделками, остальные пять сочинены им самим. Переделки Некрасова по художественной выразительности зачастую превосходили французские стихи. На это обратил внимание еще в начале 1900-х гг. писатель и драматург Ив. Щеглов (И. Л. Леонтьев): «Имея под рукой оригинал пьесы Деннери и сверяя по нем стихотворный перевод двадцатилетнего Некрасова, невольно удивляешься, как легко и вместе как колоритно переложены популярные французские куплеты, приобретшие в свое время, исключительно благодаря талантливому некрасовскому переложению, не меньшую популярность и в России». У Некрасова, отмечал далее Ив. Щеглов, «очень тонкое „переложение“, без тени аффектации, которой страдает „поэзия“ французского оригинала, — переложение, стоящее много выше последнего» (Щеглов Ив. <Леонтьев И. Л.> Народ и театр. СПб., 1911, с. 220, 221).
Оригинальные стихи Некрасова, включенные в мелодраму, соответствуют направлению, которое принимает его поэзия к концу 1842 г. Особенно это относится к «Песне Марии» («В хижину бедную, богом хранимую, Скоро ль опять возвращусь…»). Не случайно Некрасов напечатал ее отдельно вскоре после премьеры (РиП, 1843, № 1, с. 240). Эта песня была популярной до конца XIX в. и вошла во многие песенники.
Переводя французскую мелодраму, Некрасов порою не удерживался от литературной полемики. Эго относится к оригинальной песенке Пьерро (д. II, явл. 1). Ф. А. Кони, включив ее целиком в текст своей рецензии, писал: «Куплет этот напомнил нам очень живо одно ученое путешествие, и остроумная мысль его, нам кажется, взята чуть ли но из „Москвитянина“» (ЛГ, 1842, 25 окт., № 42, с. 866). Ф. А. Кони имел в виду последнее четверостишие песни, в которой Пьерро, наивный крестьянин, впервые попавший в Париж, с удивлением рассказывал о нравах парижских торговцев:
На бульварах очень сходно Фрак иль брюки продают… Жаль, одно лишь непригодно — Что примерить не дают!
В данном случае Некрасов пародировал описание Парижа М. П. Погодиным, который в 1841 г. опубликовал отрывки из дневника под названием «Месяц в Париже»: «Купил на базаре летнее платье и с поспешностию, которая всегда мне дорого обходится: мне сперва скучно было примерять много, потом совестно не купить примеривши, наконец, стыдно подать слишком малую цену, в сравнении с запрошенною. Скучно, совестно и стыдно, итого: я купил дурное платье, ле впору и дорого» (Москвитянин, 1841, № 2, с. 453). А. И. Герцен назвал этот дневник Погодина «приходно-расходным» (Герцен, т. V, с. 16).
В переделке Некрасова содержится еще один пример невольной, быть может, «русификации». В последнем действии один из савояров рассказывает, что в Париже он заработал 100 ефимков (в оригинале — 100 экю). Ефимок — старинное русское название иностранной монеты; в устах жителя Савойи слово это звучит, конечно, очень неожиданно.
В цензуре «Материнское благословение…» не встретило никаких препятствий. 3 октября 1842 г. помощник режиссера Руссо обратился в Контору императорских театров с просьбой о передаче в Цензурный комитет пьесы «Материнское благословение, или Бедность и честь», «избранной г. Шемаевым в свой бенефис, назначенный ему 19 октября сего года». В тот же день пьеса была препровождена в III Отделение (ЦГИА, ф. 497, оп. 1, № 9006, л. 60) и 7 октября 1842 г., как уже говорилось, разрешена к постановке (ЛГТБ, I, IV, 5, 71, л. 70). В кратком рапорте, который цензор обязан был составить для управляющего III Отделением, «Материнское благословение…» рассматривалось вместе с четырьмя другими переводами. М. Гедеонов писал: «Подлинники этих пьес одобрены к представлению. При разборе русских переводов не оказалось ничего предосудительного», — после чего последовала окончательная резолюция генерал-лейтенанта Л. Дубельта: «Позволяется. 9 окт. 1842» (ЦГИА, ф. 780, оп. 1, 1842, № 18, л. 82). О готовящейся постановке «Материнского благословения…» в Петербурге было сообщено в «Литературной газете»: «На Александринском театре готовят, в бенефис г. Шемаева, драму „Материнское благословение“, известную на французском под названием „La grace de Dieu“. Эта драма-водевиль исполнена самых поразительных театральных эффектов. Она давалась в Париже сто раз сряду, а савоярские мотивы, написанные для нее лучшими французскими сочинителями романсов, сделались даже народными. Мы видели эту пиесу в Москве, на французском театре, под названием „La nouvelle Fanchon“: это до сих пор лучшая пиеса тамошнего репертуара» (ЛГ, 1842, 18 окт., № 41, с. 843). Премьера «Материнского благословения…» состоялась на сцене Александрийского театра 19 октября 1842 г. Центральную роль Марии исполняла М. Д. Дюр. В спектакле были заняты также В. В. Самойлов (командор), В. А. Шемаев (Пьерро), А. М. Максимов (Артур). Имя переводчика на афише было скрыто за обычным театральным псевдонимом Некрасова: «Н. Перепельский». Премьера прошла успешно. По свидетельству А. И. Вольфа, актеры, занятые в спектакле, «были очень недурны, и публика осталась очень довольною исполнением» (Вольф, ч. I, с. 101).
Спектакль вызвал ряд откликов в печати. Подробная рецензия была написана Ф. А. Кони. По его мнению, французская драма, не заключавшая в себе особых литературных достоинств, была написана так искусно, что «пьесу можно смотреть с участием и большим удовольствием». Высказав несколько критических замечаний по адресу переводчика (главным образом в связи с исключением роли Шоншон). Ф. А. Кони в целом одобрительно отозвался о спектакле: «Драма сыграна у нас весьма удачно. Г-жа Дюр — в роли Марии — прелестна! Есть сцены, где она глубоко потрясает зрителя истиной своего увлечения, теплотою чувства и простодушной натурой, которая высказывается у нес в самых патетических сценах» (ЛГ, 1842, 25 окт., № 42, с. 866). В чрезвычайно резких тонах перевод Некрасова был раскритикован в журнале «Репертуар русского и Пантеон всех европейских театров» (1842, № 21, с. 11). Переводчик обвинялся в том, что он «вовсе не знаком с языком оригинала, а переводит по лексикону». Это обвинение было подхвачено и в «Северной пчеле» (1842, 17 ноября, № 258).
Наиболее сочувственный отклик был помещен в «Отечественных записках»: «Несмотря на особенные названия каждого отделения (обыкновенная бенефисная проделка в наше время!), пьеса, переведенная г. Перепельским, очень удачно выбрана. <…> Это не похоже на наши „трагедии“, и оригинальные, и переводимые о немецкого: в них есть только то, над чем можно позевать и поспать. Куплеты „Материнского благословения…“ переведены очень мило. Пьеса шла вообще недурно. Г-жа Дюр, игравшая главную роль, была во многих местах очень хороша» (Театральная летопись. Русский театр в Петербурге. — ОЗ, 1842, № 11, отд. «Смесь», с. 42).
В этом отзыве «Северная пчела» не без основания почувствовала стремление противопоставить «Материнское благословение…» псевдоисторическим драмам, проникнутым монархическими тенденциями, которые были характерны для русской сцены тех лет. Поэтому, отрицательно отозвавшись о французском оригинале, «Северная пчела» с раздражением писала о тех, «которые расхваливают эту драму, порицая в то же время безотчетно произведения лучших наших драматических писателей» (СП, 1842, 17 ноября, № 258, с. 1029–1030). Эта позиция булгаринской «Северной пчелы» оставалась неизменной на протяжении ряда лет. Так, в 1849 г., не в силах замолчать успех «Материнского благословения…» у демократического зрителя, газета писала (в связи с постановкой пьесы в Москве): «Артист должен всегда помнить, что судья его партер, и хотя бы число лиц, в нем присутствующих, было очень невелико, все-таки он обязан дорожить только его мнением. В Москве, к сожалению, не то что в Петербурге: верхние галереи имеют перевес» (СП, 1849, 25 авг., № 186, с. 741; см. там же: 1849, 29 сент., № 216, с. 861).
Но при всем различии мнений о французской пьесе и о переделке Некрасова никто из рецензентов не отрицал успеха спектакля, который «понравился нашей публике» (РиП, 1843, № 1, с. 224; см. там же, с. 231). О популярности «Материнского благословения…» свидетельствует один из участников петербургского спектакля — В. В. Самойлов. Вспоминая, как трудно было ему пробиться к большим ролям, он писал: «Я предложил переиграть попеременно все мужские роли в драме „Материнское благословение…“ („La nouvelle Fanchon“), бывшей тогда в большой моде; предложил это с условием, что если я хоть в одной роли буду хуже тех, которые играли до меня, то подвергаюсь штрафу, какой угодно будет назначить. Согласия не последовало» (Рус. старина, 1875, № 1, с. 212).
