Михаил Салтыков-Щедрин - Том 2. Губернские очерки
В оценке Ивана Грозного и его реформ Салтыков следовал в значительной мере мнению К. Д. Кавелина, выраженному в статье «Взгляд на юридический быт древней России», напечатанной в № 1 «Современника» за 1847 г.
Введение
(Стр. 7)
Вводный очерк дает общую характеристику города Крутогорска, то есть места и обстановки предстоящего развития литературного действия. Эта экспозиция свидетельствует, что произведение если и не с самого начала, то, во всяком случае, на ранней стадии работы было задумано широко, в крупной форме. Название города — первоначально не Крутогорск, а Крутые горы[269] — было, по-видимому, подсказано воспоминаниями Салтыкова о хорошо известном ему прикамском селе Тихие горы. В архитектурном пейзаже Крутогорска писатель воссоздал облик Вятки, расположенной на крутом берегу реки. Лирические образы дороги и русской природы (перекликающиеся с заключительной главой «Очерков», что придает законченность всему произведению) возникли под неостывшими еще впечатлениями от тех тысяч верст, которые Салтыков, в годы своей подневольной службы, проехал на лошадях по просторам семи русских губерний — Вятской, Пермской, Казанской, Нижегородской, Владимирской, Ярославской и Тверской. В литературном отношении образ дороги навеян Гоголем.
В «Русском вестнике» (1856) и двух первых отдельных изданиях (1857) «Введение» заканчивалось призывом содействовать правительству Александра II в его «борьбе с общественным злом». Разочаровавшись скоро в официальных «хранителях судеб» России, Салтыков, при подготовке третьего издания «Губернских очерков» (1864), выбросил этот призыв (текст его см. на стр. 500).
В устах всех Петербург представляется чем-то вроде жениха, приходящего в полуночи… — Использован образ из евангельской притчи о двенадцати девах, ожидающих прихода «жениха» (Христа). Их помыслы всецело подчинены ожиданию этой встречи.
…здесь человек доволен и счастлив… все это его, его собственное… — В Вятской губернии не было помещичьего землевладения. Крестьяне здесь были «государственные»; они не знали личного рабства. Герцену — предшественнику Салтыкова по вятской ссылке — местные крестьяне представлялись впоследствии людьми такого же закала, как и «самобытные» и «независимые» швейцарцы (А. И. Герцен. Собр. соч. в тридцати томах, т. 10, изд. АН СССР, М. 1956, стр. 110).
Починок — новый поселок, выселок, вообще малое селение.
Сельская расправа — в данном случае изба или сарай, в котором помещалась сельская расправа — учрежденный в 1838 г. для каждой сельской общины государственных крестьян и свободных хлебопашцев суд или полиция низшей степени (упразднены в 1858 г.).
Раздаются аплодисменты — то есть пощечины.
Прошлые времена
В первый раздел вошли «очерки», наиболее близкие «обличительному жанру» (см. об этом выше, cтр. 507). Название разделу дано по содержанию входящих в него «первого» и «второго» рассказов «подьячего». Рассказы о плутнях и темных делах «витязей уездного правосудия» — лекаря Ивана Петровича, городничего Фейера и исправника Живоглота — даны в форме воспоминаний о «прежнем времени» и самому рассказчику присвоено архаическое для середины XIX в. наименование «подьячего» — мелкого канцелярского чиновника, тогда как в действительности речь идет о становом приставе. И та и другая замены были сделаны Салтыковым вследствие оглядки на цензуру. Но читатели «Очерков» относили и эти рассказы не к «прошлому», а к «настоящему» времени.
Сохранились свидетельства современников и официальные документы о людях, послуживших писателю натурой для «портретов» Фейера и Живоглота. Прототипом первого был сарапульский городничий Фон Дрейер, а второго — мамадышский исправник Иванов[270].
Как упомянуто выше (см. стр. 490), в бумагах Салтыкова сохранился беловой автограф, озаглавленный «Губернские очерки. Sine ira… I. Прошлые времена…». Это первоначальная «синкретическая» редакция двух «очерков», получивших впоследствии названия; «Первый рассказ подьячего» и «Второй рассказ подьячего». Разделение «очерка» на два самостоятельных произошло, по-видимому, в наборной рукописи или в корректуре.
В тексте автографа много слов, фраз и целых кусков вычеркнуто рукой Салтыкова. Но все эти вычерки, а иногда и замена вычеркнутого текста новым, сделаны не так, как в других салтыковских рукописях, чернилами и с характерным сильным нажимом пера, а карандашом, слегка. Они как бы только намечены. Как форма этих вычерков, так и содержание изъятого текста, указывают на то, что изменения были внесены по цензурным соображениям, но скорее по требованию цензуры редакторской, чем цензуры официальной.
Почти все тронутые карандашом места отличаются грубостью сюжетов и выражений. Некоторые, более невинные места, хотя и вычеркнутые в рукописи, в журнале все же появились — лишний довод в пользу того, что эти вычерки сделаны были Салтыковым по предложению Каткова, а затем, по-видимому, кое-что Катков согласился оставить, как было.
Однако в большей своей части вычерки остались невосстановленными ни в журнале, ни в отдельных изданиях. Приводим эти места, изъятые как слишком грубые.
После слов «а не даст, так всю руку напрочь» (стр. 22) в автографе вычеркнуто:
«Или вот, сударь, холера; в ту пору она к нам в первый раз в гости пожаловала; однако губернию нашу бог миловал. Получаем мы это из губернского города указ, что, мол, так и так, принять бдительные меры. Думали мы долго, какие тут меры брать, и все не придумали, а насупротив воли начальства идти не осмеливались. «Дураки, говорит, вы все; вот посмотрите, какие я меры приму». И точно, поехал он на другой день в уезд и взял с собой — что бы вы думали? да нет, не угадаете! взял, сударь, один клистир!!! В какую волость приедет, народ собьет и говорит:
— Вот, ребята, холера промеж вас ходит, начальство лечить велит; раздевайтесь все.
— Да помилуй, Иван Петрович. — мы как есть всем здоровы.
— Это ты, дура-борода, глупым делом так рассуждаешь, а вот видишь указ!
— Видим, батюшка.
— А вот это видите, православные?
Показывает им клистир.
— А штука эта такая, что начальством самим для вас прислана, и кто даст за лекарство двугривенный, тому будет только кончик, а кто не даст, весь всажу! Поняли?
Мнутся мужики, не надувает ли, мол, лекаришка, да нет, бумагу показывает, и не белую бумагу, а исписанную. Ну, и кончается дело, как всегда. Таким-то манером он все до одной волости изъездил; сколько он тогда денег привез! да над нами же потом и смеется!»
После слов «в развращенном виде бегал» (стр. 23) в автографе вычеркнуто: «— вся срамота как есть наружу! Городничему — уж на что был душевный друг — непристойностью все лицо перепакостил и усы заклеил».
После слов «всю историю рассказал, как она была» (стр. 24) в автографе вычеркнуто. «Жену свою он не то чтобы любил, а лучше сказать, за сосуд почитал. «Я, говорит, братцы, женился весенним делом, а весной и щепка на щепку лезет, не то что человек!»«
После слова «Господи!» (стр. 26) в автографе вычеркнуто: «По-моему, что откупщик, что блудница — всё один черт: всем оба дают».
Свежо предание, а верится с трудом… — Слова Чацкого во 2 явл. 2 действия «Горя от ума» А. С. Грибоедова.
Свиногорскому… купцу… — В сорока верстах от Елабуги — уездного города Вятской губернии — находилось большое торговое село Свиные горы, на реке Тойма. Салтыков бывал там.
Цветнички — распространенные в старообрядческой письменности сборники изречений, назидательных примеров, религиозных легенд, справок, извлеченных из разных источников. Составители таких сборников уподобляли себя трудолюбивой пчеле, собирающей нектар с цветов, откуда и произошло название. Салтыков имел возможность близко познакомиться с разнообразными «цветниками» в раскольничьих скитах, которые он посещал по ходу своей служебной деятельности в Вятке.
Выходец — в данном случае переселенец из Царства Польского.
«И истину царям с улыбкой говорил!..» — не совсем точная цитата из «Памятника» Державина.
Мои знакомцы
«Портреты» и жанровые сцены раздела посвящены сатирическому изображению «крутогорского» быта, обличению «тупой и пошлой среды» провинциально-чиновничьего общества. По свидетельству современников, рассказы именно этого раздела особенно восстановили против писателя многих вятчан. «Щедрина пока все ругают, особенно за то, что он заглянул в семейные отношения крутогорцев», — писал Добролюбову из Вятки в 1859 г. его приятель М. И. Шемановский[271].
