Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров
В лагере Миронова ожидала телеграмма из треста: «Умерла ваша тетка зпт выезжайте похороны тчк НОК тчк». НОК — означало начальник отдела кадров. «Принимай автобус по акту — сказал Миронов Василию. — Может, на нем и останешься, а на грузовик другого пришлют. Я к автобусу уже не вернусь — мой срок в хозяйстве закончился. Завтра прилетают пионеры, а обратным рейсом улечу я, и даже бесплатно — борт чартерный».
Завхоз улизнул из лагеря в Анапу, на переговорный пункт, чтобы связаться с управляющим трестом и первым доложить о подписании акта ввода лагеря и готовности к приему детей, подав это как свою личную заслугу». Молодец, — похвалил его Холодов. — А как там моя дача — готова? Я прилечу одним рейсом с детьми — смотри, чтобы все было в порядке». «Все готово, — залебезил завхоз, — и домик, и мебель, и белье, и посуда, и холодильник, и телевизор. Сам комплектовал». — «И правильно, что сам — на премию нарываешься. Готовь акт о списании всего имущества, я приеду — решу». Переговорив с завхозом, Холодов вызвал к себе Людмилу Ивановну Рещикову и поручил ей подготовить приказ о своей командировке в Анапу на пять дней с целью проверки пионерского лагеря. «На Беллочку тоже?» — уточнила Рещикова. «Как всегда», — невозмутимо подтвердил Холодов. В длительные командировки он всегда брал с собой Беллу Игнатьеву — инженера по технике безопасности и это в тресте стало уже привычным. Пусть катается — пока молодая и одинокая. Зато у шефа от нее хорошее настроение — и это уже для всех важно.
До вылета, назначенного на полдень следующего дня, Холодов расчитывал побывать на строительстве станции перекачки в сотне километров от города, разобраться там со срывом графика ввода объекта, дать соответствующую накачку прорабам и уж оттуда подъехать прямо к самолету. Все получилось почти как им планировалось, но непогода внесла свои коррективы: накануне возвращения со станции перекачки на небо набежала тучка и испортила участок грунтовой дороги. Скорость «Волги» упала и возникла вероятность опоздания к самолету, на борту которого его ждала Белла, а в перспективе — пять дней неги на без пяти минут собственной дачке у самого синего моря. Мириться с опозданием Холодов не хотел и потому, когда «Волга», наконец, с натугой выбралась на щебенку, приказал водителю гнать «на всю железку», не жалея подвесок. Водитель Петя, в предвкушении пяти дней отдыха от шефа, старался от него скорее избавиться, чтобы, не дай бог, не опоздать к началу рейса — иначе загрызет. И не жалел машины, жалея самого себя. Впереди, на самом подходе к неохраняемому железнодорожному переезду через магистраль Тюмень-Тобольск, с виду неторопливо, надвигался бесконечно длинный товарный состав, который, как показалось, не переждать.
«Жми, Петя, проскочим!» — в азарте погони прокричал Холодов водителю». — «Проскочим!» — согласился тот и резко нажал на педаль акселератора. От резкого толчка старый тросик газа оборвался и машина заглохла прямо на переезде. Петя растерялся и безуспешно прокручивал стартер. Выпрыгнуть из машины оба не успели. Железная махина тепловоза протащила остатки «Волги» еще метров триста, пока смогла остановиться. Живых и целых в машине не оказалось. Даже номера оказались смяты.
Ничего не подозревающая Белла Игнатьева улетела в Сукко без шефа, полагая, что он прибудет другим рейсом. Не она одна — многие так заблуждались.
Когда тела двух погибших на переезде доставили в морг судмедэкспертизы, там находился администратор театра Стас Симоновский, которому по линии театрального общества поручили получить для погребения труп бывшей актрисы, бывшей пенсионерки и бывшей тетки отсутствующего племянника, безродной и никому не нужной Зои Мильянцевой. Последние годы Зоя проживала в одиночестве и переживаниях ушедшей молодости. Особенно тяготила ее потеря единственного племянника Антона, перед которым она себя считала безмерно и непростительно виноватой. В результате многолетнего поиска, ей удалось выйти на след пропавшего племянника, от обстоятельств жизни и судьбы которого, подавленная комплексом вины, Зоя окончательно впала в депрессию. Единственная короткая встреча с Мироновым процесс только усилила. Одинокая экзальтированная старушка непрерывно писала (и не отправляла) Антону романтические письма, ходила молиться и кончила тем, что, не перенесла груза собственной вины и повесилась в наемной комнатушке, оставив племяннику записку с просьбой о прощении, толстую связку неотправленных племяннику писем и альбом пожелтевших фотографий, по которым местонахождение Миронова милиции удалось вычислить. А наложившую на себя руки, доставили в морг и сообщили по последнему месту работы, для захоронения.
Администратор театра Стас, по молодости своих лет, умершей актрисы лично не знал и никогда не видел, кроме как на фотографии в фойе театра, где она сохранилась молодой и красивой. Те же кто ее знавал в лучшие годы, сами отошли в иной мир, или отъехали на гастроли, или в отпуск — время шло летнее. Кроме Стаса послать в морг оказалось некого. Стас же мертвых не любил, больше того — боялся, а тут такое поручение. Поэтому, в легкой суматохе по случаю прибытия свежих трупов, то ли он растерялся, то ли санитар его не понял или даже подшутил, но на требование Стаса выдать актрису, из ряда трупов выбрал покрасивее, как ей и следует быть.
Как полагается, покойницу за профсоюзные деньги обмыли, обрядили в платье из театрального гардероба, нагримировали, положили в гроб и поставили в прохладном фойе театра для прощания, пригласив даже батюшку. Но какое-то сомнение прошелестело по рядам провожающих, хоть как-то знававших ранее Зою Мильянцеву: уж очень она лицом переменилась, помолодела, вроде бы и не та. Тогда в администраторской изловили Стаса, слегка поддатого. Симоновский на расспросы забрыкался: «Какую мне дали — ту и привез. Вам-то какая разница: хороните, которая есть. Сами бы ехали и выбирали».
Между тем, батюшка едва не приступил к отпеванию усопшей, но узнав, что перед ним самоубийца, оскорбился, обозвал театр цирком и покинул вертеп.
