Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Варгас Льоса
Таким он и был. Он представил в Конгресс предложение о наделении генерала Рамфиса Трухильо высшими полномочиями в военной иерархии и максимальной властью в Республике в решении всех военных и политических вопросов, а также информировал депутатов и сенаторов относительно новой, проводимой президентом политики, направленной на то, чтобы не отказываться от прошлого и не отрицать Эры Трухильо, но диалектически превзойти ее, освоившись в новом времени, так чтобы Кискейя, по мере того как — не делая ни шагу назад — усовершенствует свою демократию, была бы снова принята братскими американскими странами в Организацию американских государств и после отмены санкций вновь вошла бы в мировое сообщество. Во время одного из своих частых рабочих совещаний с президентом Балагером сенатор Чиринос спросил не без некоторого беспокойства о планах президента в отношении сенатора Агустина Кабраля.
— Я распорядился, чтобы разморозили его банковские счета и признали услуги, которые он оказал государству, так что он может получить пенсию, — сообщил ему Балагер. — Его возвращение в политическую жизнь пока что не представляется целесообразным.
— Мы с вами полностью в этом совпадаем, — одобрил его сенатор. — С Мозговитым меня связывает давняя дружба, но он человек конфликтный и умеет наживать врагов.
— Государство может использовать его талант, если он при этом не будет слишком находиться на виду, — добавил президент. — Я предложил ему место советника в администрации.
— Мудрое решение, — снова одобрил Чиринос. — У Агустина всегда было прекрасное юридическое мышление.
Всего за пять недель со смерти Генералиссимуса произошли значительные изменения. Хоакин Балагер не мог пожаловаться: за такое короткое время из карманного президента, из сеньора Никто он превратился в настоящего главу государства, которого признавали и те и другие, а главное — Соединенные Штаты. Очень сдержанные поначалу, когда он объяснил новому консулу свои планы, теперь серьезно относились к его обещанию постепенно вести страну к полной демократии в рамках порядка, не давая коммунистам воспользоваться случаем. Каждые два или три дня он встречался с прямолинейным Джоном Кальвином Хиллом — дипломатом с внешностью ковбоя, который не любил растекаться в премудростях, а резал напрямую — и все-таки убедил его, что на этом этапе Рамфиса надо иметь в союзниках. Генерал принял его план поступенчатого перехода. В руках Рамфиса был контроль над военными, благодаря чему тупые бандиты Петан и Эктор, равно как и примитивные вояки, приверженцы Трухильо, держались в рамках. В противном случае они могли перейти всякие границы. Возможно, Рамфис думал, что при послаблениях, на которые пошел Балагер — возвращение некоторых находившихся в ссылке лиц, появление робкой критики режима Трухильо на радио и в газетах (самой воинственной была новая, начавшая выходить в августе, «Гражданский союз»), митинги оппозиционных сил, которые начали завоевывать улицу, правый Гражданский национальный союз Вириато Фиальо и Анхеля Севере Кабраля и левацкое революционное движение «14 Июля» — он, Рамфис, может иметь политическое будущее. Как будто кто-нибудь с фамилией Трухильо мог в этой стране вернуться в общественную жизнь! Пока что не надо выводить его из этого заблуждения. Рамфис контролировал пушки и имел поддержку военных; разложить армию настолько, чтобы выпотрошить из нее трухилизм, — это потребует времени. Отношения правительства с Церковью снова стали великолепными; время от времени он пил чай с нунцием и архиепископом Питтини.
Одной проблемы он не мог решить приемлемым для общественного мнения путем — проблемы «прав человека». Что ни день, то раздавались протесты по поводу политических заключенных, пыток, пропавших и убитых в Виктории, в Девятке, в Сороковой и прочих тюрьмах и казармах во внутренних районах страны. Его кабинет засыпали манифестами, письмами, телеграммами, докладами и дипломатическими коммюнике. Много он сделать не мог. А вернее, ничего не мог, кроме как давать туманные посулы и отводить глаза. Обещание, данное Рамфису — не связывать ему руки, — он выполнил. Но даже если бы и хотел, он бы не смог не выполнить этого обещания. Сын Генералиссимуса отправил донью Марию с Анхелитой в Европу, а сам продолжал без устали искать сообщников убийства Трухильо так, как будто в заговоре участвовало множество народу. Однажды молодой генерал неожиданно сказал ему:
— А вы знаете, что Педро Ливио Седеньо хотел и вас припутать к заговору?
— Ничего удивительного, — улыбнулся президент, ничуть не смутившись. — Лучшая защита убийц — скомпрометировать всех и вся. И особенно — близких к Благодетелю людей. Французы называют это интоксикацией.
— Если бы это подтвердил хотя бы еще один из убийц, вас бы постигла участь Пупо Романа. — Рамфис казался трезвым, несмотря на запах, который от него шел. — В такие моменты человек проклинает себя за то, что родился на свет.
— Я не хочу этого знать, генерал, — остановил его Балагер жестом руки. — Вы имеете полное моральное право отомстить за преступление. Но прошу вас, не рассказывайте мне подробностей. Мне легче будет выносить критические нападки всего мира, если я не буду знать, что обвинения в чрезмерностях справедливы.
— Очень хорошо. Я лишь сообщу вам о поимке Анто-нио Имберта и Луиса Амиамы, если мы их поймаем. — Балагер увидел, как взгляд красавца поехал в сторону, что случалось каждый раз, когда он упоминал этих двух единственных участников заговора, которые еще не сидели за решеткой и не были мертвы. — Вы считаете, они еще в стране?
— Я думаю, да, — сказал Балагер. — Если бы они убежали за границу, они бы уже созывали пресс-конференции, получали премии, выступали по всем телевизионным каналам. Словом, наслаждались бы плодами своего, как они считают, геройского поведения. Без сомнения, они прячутся где-то здесь.
— В таком случае, рано или поздно попадутся, — пробормотал Рамфис. — У меня их ищут тысячи людей, осматривают дом за домом, нору за норой. Если они все еще в Доминиканской Республике, то попадутся. А если сбежали, то все равно, нет в мире места, где бы они ушли от расплаты за смерть папи. Даже если мне придется потратить на это все до последнего сентаво.
— Желаю вам, чтобы ваше желание исполнилось, генерал, — сказал всепонимающий Балагер. — Позвольте высказать лишь одну просьбу. Постарайтесь соблюдать форму. Деликатный процесс демонстрации миру, что страна движется к демократии, пострадал бы от скандала. В духе, скажем, дела Галиндеса или дела Бетанкура.
Совершенно несговорчивым сын Генералиссимуса был лишь в отношении заговорщиков. И Балагер не терял времени на ходатайство об их освобождении — судьба узников уже была решена, и то же самое ожидало Имберта и Амиаму, если их поймают, — впрочем, он не был твердо уверен, что это благоприятствовало бы его планам. А времена и на самом
