Голос зовущего - Алберт Артурович Бэл
Это верно, многие от него «пострадали». Но никто о нем плохо не говорит! Не показатель ли это того, что люди говорят о нем правду? Что Берз был именно тем человеком, за которого себя выдавал?
Показатель!.. Теперь Струге остается только сложить услышанное о Берзе и, получив сумму, представить, как поведет себя этот так хорошо знакомый ему незнакомец в тех или иных — даже непредвиденных— обстоятельствах. Ведь когда человека, как себя, знаешь, сделать это нетрудно.
И все-таки… Струга ошибся. Недооценил Берза. Узнав, что Берз в клетке, он тут же его «похоронил»: это немыслимо, чтобы в голоде, холоде, одиночестве столько времени жить!
Вот мы и подошли к главной перекличке в романах: к рельсам Юриса Ригера и клетке, в которую заперли Эдмунда Берза.
Муки Ригера, связанные с гнетущим ощущением себя трамваем на рельсах, привели, как мы помним, к тому, что он, на людях всегда такой самоуверенно гордый и независимый, вдруг оказавшись наедине с собой, со своей совестью, потерял, как говорится, лицо — раскис, сдался на милость обстоятельствам, жалко залепетав о бессмысленности творчества и самой жизни, коль впереди у человека — дерзай он или катись по рельсам — один и тот же конец: смерть. Он не выдержал испытания одиночеством, куда сам себя и загнал. Человек, который лишь на словах радеет о благе общества, а по внутренней своей сути отгородившийся от общественных болен индивидуалист — рано или поздно придет к душевному краху. Вот вывод, к которому подводит нас Бэл, рассказав историю Юриса Ригера.
А Эдмунд Берз? Человек, который красивым словам и «добрым» намерениям избавить общество от путающихся у него в ногах «ненужных» люден предпочитает непримиримую битву с рутиной, бесхозяйственностью, бюрократизмом и прочими, как говорится, язвами в социально-общественном и трудовом делопроизводстве. невзирая на то, правятся его действия стоящим над ним руководителям или же пет, — выдержит ли такой человек испытание одиночеством, испытание оторванностью от общества, на которое, не в пример Ригеру, он-то уж — безусловно — влиял? Тем более — вон что изобрел для него писатель: клетку!
В глубине лесного массива, с времен войны, стоит на бетонном полу сваренная из стальных брусьев — площадью шесть на восемь и два с половиной метра в вышину — клетка. Когда-то это был карцер при немецкой школе разведчиков, и вот сюда-то Линдан и его сообщники заволокли Берза. «По специальности» похититель автомашин, Дипдап мог бы, конечно, просто выкинуть Берза из «Москвича» и — поминай, как звали. Но он ревновал Берза к своей невесте, он ненавидел его — и вот таким образом, «не замарав рук», решил отделаться от соперника.
Ситуация, надо признать, не так чтобы очень уж достоверная. Можно даже сказать — искусственная. Но это мало смущает Бэла. Уж так сложился его писательский организм: в разработке и проповеди тон или иной нравственной идеи он вполне допускает сюжетно-ситуационные условности, а точнее — любит к ним прибегать. Так было в первом романе. Так и во втором: тоже необычное выдумал. Устроил современному человеку средневековую, так сказать, проверку на прочность.
Как когда-то Дефо — Робинзону. Но в робинзоновой «клетке» было более чем достаточно самой разнообразной утвари и закуски, а вот Берзу из продуктов питания Бэл предложил только дюжины две мухоморов да орехи, которых тоже наперечет — не объешься. И еще деревянное корыто с прогнившей водой поставил. Противно? Не пей.
Словом, в отличие от Дефо, Бэл решил испытать своего героя по всем, как говорится, статьям. Не забудем, что дело происходит вдобавок на рубеже осени и зимы: дождь вперемешку со снегом и прочие, свойственные этому времени года метеорадости.
И вот долгие дни и ночи Бэл не спускает глаз со своего героя-невольника, подробно рассказывая нам, что он видит и слышит. Этот его рассказ повторять нет смысла: читатель не хуже меня помнит, с каким достоинством, ни разу не запаниковав, вел себя Берз, — как находчиво сумел он распорядиться немногими оказавшимися при нем вещами, как спланировал свой небогатый питательный рацион и как неукоснительно следовал ему вплоть до последней крохи. Наконец — как он отдыхал, сберегая силы.
И приходит мысль: а ведь этот распорядок-порядок организован разумом Берза. Здесь и Ригер, пожалуй, не подкачал бы.
Но нет! Духу бы не хватило. Ибо, если мы хорошенько поду маем, то поймем, что с первых секунд заточения Берза в клетку именно дух захватил в нем все ключевые точки, все перекрестки взаимоотношений с разумом. Дух взял на себя всю полноту власти.
Вспомним: какой была первая мысль Берза после того, как щелкнул запор и трое незнакомцев скрылись во тьме?
«Так вот как они орудуют!»
Понимаете? Не о себе подумал! Не о своем трагическом положении. Вся жизнь его складывалась так, что сначала он думал о людях, о том, что и кто мешает им жить, а потом уже — о себе. Сверхнепредвиденная, шоковая ситуация — по и она. оказалось, не в силах перевернуть, поменять в нем местами общее с личным. И вот первая его мысль — о преступниках.
Дух, воля — это не от головы, это от чувств. Собранные в кулак чувства остужают воспаленное случившимся воображение, приказывают голове думать, что ничего страшного не произошло: работай спокойно! Если нам самим выбраться не удастся, — не завтра, так послезавтра люди отыщут.
Берз в этом не сомневается: он знает людей, от которых его оторвали, он верит, что эти люди сделают все возможное, чтобы вернуть его в свою жизнь. И ему уже даже заманчивым кажется «побыть немного в одиночестве после суеты и тревог цивилизации».
Но одиночество приятно только тогда, когда человек в любой момент сам может его нарушить. Одиночество Берза растянулось не на два-три дня, как он предполагал, а на месяц с лишним. И не головой — всем своим
