Лютый Зверь. Игра. Джон – Ячменное Зерно - Джек Лондон
– Так на каком раунде, как вам сказал сотрудник? – властно спросил он.
– Да брось ты эти глупости, ради всего святого! – опять перебил Стюбнер.
– Дайте же мне ответить! – попросила Мод Сенгстер.
– Я и сам могу поговорить с мисс Сенгстер, – добавил Глендон. – Уйдите-ка отсюда, Сэм. Ступайте займитесь фотографом!
Минуту оба молча, с напряжением смотрели друг другу в глаза. Потом менеджер не спеша подошел к двери, открыл ее, остановился и стал слушать.
– Ну, какой же раунд?
– Надеюсь, что я не ошибаюсь. – Ее голос дрогнул. – Но, по-моему, он сказал: на шестнадцатом раунде.
Она увидела, как удивление и гнев отразились на лице Глендона, как он с возмущением и укором посмотрел на Стюбнера, и поняла, что удар попал в цель.
Да, Глендон имел все основания рассердиться на Стюбнера. Он помнил, как разговаривал с ним и как они решили дать публике за ее деньги вволю полюбоваться дракой, но зря не затягивать матч и закончить его на шестнадцатом раунде. И вдруг приходит женщина из редакции газеты и называет именно этот раунд!
У Стюбнера, стоявшего в дверях, был совершенно растерянный вид. Он побледнел и с трудом держал себя в руках.
– Я с вами потом поговорю, – бросил ему Пат, – закройте-ка за собой дверь!
Дверь закрылась. Они остались вдвоем. Глендон молчал, по лицу его было видно, как он расстроен и огорчен.
– Ну, что? – спросила Мод.
Он поднялся, посмотрел на нее с высоты своего роста, потом опять сел и, покусав пересохшие губы, решительно проговорил:
– Одно я вам могу сказать: на шестнадцатом раунде матч не закончится!
Она промолчала, но ее недоверчивая, ироническая улыбка обидела его.
– Погодите, мисс Сенгстер, вы сами увидите, что ваш редактор ошибся!
– Вы хотите сказать, что измените программу? – вызывающе спросила она.
Он вздрогнул от ее слов, как от удара и холодно произнес:
– Я не привык лгать.
– Да вы мне и не солгали. Однако вы не отрицаете, что программа будет изменена. Может быть, это глупо с моей стороны, мистер Глендон, но я, право, не вижу разницы, на каком раунде закончится бой. Важно, что этот раунд заранее предрешен и кое-кому известен.
– Нет, я назову этот раунд только вам, и ни одна живая душа об этом не узнает.
Она пожала плечами, улыбнулась.
– Вот так на бегах подсказывают фаворита. Ведь это обычно так и делается, не правда ли? Но вообще-то я не столь уж глупа, я понимаю, что тут что-то неладно. Почему вы рассердились, когда я назвала раунд? Почему вы накинулись на своего менеджера? Зачем вы его выгнали отсюда?
Вместо ответа Глендон подошел было к окну, как будто хотел посмотреть на улицу, потом передумал, обернулся к Мод; и она, даже не глядя, почувствовала, что он изучает ее лицо. Он снова подошел к ней, сел на место.
– Вы подтвердили, что я вам, не лгал, мисс Сенгстер. Вы были правы. Я не врал. – Он остановился, словно с трудом подбирая верные слова для объяснения. – Можете вы поверить тому, что я вам расскажу? Поверите слову, честному слову боксера?
Она кивнула, глядя ему прямо в глаза и веря до глубины души, что он ей скажет только правду.
– Я всегда дрался честно и правильно. Никогда не тронул ни одного грязного доллара, не участвовал ни в одной грязной сделке. Теперь дальше. Ваши слова были для меня настоящим ударом. Не знаю, как это все понять. Я не могу так сразу объяснить, в чем дело. Я просто не понимаю. Но что-то тут нечисто. И это меня мучает. Понимаете, мы со Стюбнером действительно обсуждали предстоящий матч и решили – между собой, конечно, – что я закончу его на шестнадцатом раунде. И вдруг вы назвали тот же раунд. Откуда же узнал сотрудник вашей редакции? Ясно – не от меня. Значит, выдал Стюбнер, если… если только… – Он вдруг остановился, словно решая задачу. – …Если только ваш сотрудник и впрямь не угадал, на свое счастье. Я никак не могу понять. Придется мне понаблюдать, выждать, разобраться, в чем дело. Но все, что я вам сказал, – чистая правда, вот вам моя рука.
Он снова встал во весь рост и наклонился к девушке. Она поднялась ему навстречу, и ее маленькая рука потонула в его огромной ладони. Они посмотрели друг другу в глаза прямо и откровенно и вдруг невольно взглянули на свои руки. Никогда в жизни Мод так отчетливо не ощущала, что она женщина. Таким поразительным символом мужского и женского начала казались эти соединенные руки – нежные, хрупкие женские пальцы в тяжелой, сильной мужской ладони. Глендон заговорил первый.
– Как легко сделать вам больно, – сказал он; и она почувствовала, как его крепкое пожатие превращается в ласковое прикосновение.
Ей вдруг вспомнился рассказ из истории про прусского короля и его великанов-гвардейцев, и, засмеявшись нелепой и неожиданной ассоциации, она отняла руку.
– Хорошо, что вы пришли сегодня, – сказал он и тут же неловко стал объяснять свою мысль, в то время как взгляд его, полный горячего восхищения, говорил совсем другое. – Я хочу сказать – я потому рад, что вы, может быть, открыли мне глаза на всякие махинации, которые проделывали вокруг меня.
– Но вы меня поражаете, – настаивала она, – я была уверена, что всякие сделки и подтасовки в профессиональном боксе – вещи само собой разумеющиеся, и мне абсолютно непонятно, каким образом вы, один из главных участников, могли оставаться в таком неведении? Мне казалось вполне естественным, что вы все это знаете, а теперь вы убедили меня, что вам эти проделки и не снились. Нет, вы совсем не похожи на других боксеров.
Он утвердительно кивнул.
– Видно, так оно и есть. А вышло это из-за того, что я держусь в стороне от всей этой компании – и от других боксеров, и от их хозяев, и вообще от всех любителей спорта. Им легко было одурачить меня. Но мы еще посмотрим, окончательно они меня одурачили или нет. Погодите, я сам во всем разберусь!
– И все измените? – взволнованно спросила она; ей казалось, что он может сделать все, что захочет.
– Нет, все брошу! Если игра нечестная, я не желаю в ней участвовать. Но одно могу сказать вам наверняка: этот мой матч с Натом Пауэрсом на шестнадцатом раунде не окончится. Если вашего сотрудника и вправду кто-то предупредил, то и он и все они останутся в дураках. Не стану я
