Тысяча свадебных платьев - Барбара Дэвис
Глава 6
Солин
Крестик на шее и магическое заклинание в кармане могут уберечь тебя от охотников на ведьм, но против нацистов они бесполезны.
Эсме Руссель. Колдунья над платьями
17 сентября 1939 года.
Париж
Уже почти пора закрывать салон, и я прибираюсь в мастерской, сетуя на то, что по углам начинают скапливаться рулоны тканей. Внезапно швейная машинка Maman затихает.
– Скоро наступит время, – мрачно произносит Maman, – когда для выживания нам понадобится нечто большее, чем мука и сахар.
Надо сказать, моя матушка никогда не была склонна что-то драматизировать. Она из тех женщин, что живут реалистично, не имея времени на театральные жесты и сцены, и потому это жутковатое предсказание, сделанное совершенно внезапно, застает меня врасплох.
Я изумленно смотрю на нее:
– При чем тут вообще мука?
Протянув руку, Maman выключает радио, потом складывает ладони на коленях.
– Пришло время мне кое-что сказать тебе, Солин. И я хочу, чтобы ты это внимательно выслушала.
Уже одного этого достаточно, чтобы я насторожилась. Maman вовсе не любительница поболтать, и обычно она открывает рот, только чтобы отчитать меня за неровно подшитый подол или за неаккуратно вырезанную выкройку. Однако война многое меняет. Когда я встречаюсь с матерью взглядом, внутри у меня все сжимается. Ее глаза, такие же темные, как у меня, с густыми черными ресницами, внезапно и по непонятным мне причинам наполняются слезами.
Она указывает мне на свободный стул рядом с ее швейным столом:
– Присядь со мною рядом и послушай.
Материнские слезы, столь редкие, пугают меня.
– Что случилось?
– Близятся большие перемены, – начинает она. – Время тьмы, что явится большим испытанием для всех нас. Даже сейчас чувствуется, какой дует ветер. – Maman теребит на шее золотой крестик с распятием, что в последнее время носит постоянно. Вертеть его пальцами – новая ее привычка. Точно так же Maman постоянно держит в кармане передника нитку с гранатовыми бусинами и рассеянно их перебирает, когда руки свободны от работы.
Oui, моя Maman держит при себе четки. А также носит на шее крестик. Впрочем, для таких, как мы, вовсе не редкость быть приверженцем католичества и в то же время практиковать la magie des esprits[14]. Моя мать не посещает мессы и не ходит на исповеди, и все же теперь она время от времени заглядывает в церковь, чтобы поставить свечку – своего рода защиту от невезения и злого умысла.
Возможно, эта связь восходит еще к раннему существованию христианства, когда наши праздники тоже включали в церковный календарь в попытке приобщить таких женщин, как мы, к «единой истинной вере». Или это пережиток тех мрачных веков, когда человека, не являющегося католиком, могли запросто привязать к столбу и сжечь. Какова бы ни была причина, многие владеющие Даром во Франции продолжали опасно балансировать на грани между святыми угодниками и сакральными духами. Особенно женщины.
Женщины во все времена доставляли много проблем власть имущим. Потому что мы обладаем особым видением, особым знанием. Вот и сейчас Maman явно постигла нечто такое, что неведомо другим. А потому я сижу тихонько, ожидая, что же она скажет.
– Снова эти немцы, – резко произносит она, возвращаясь к нити разговора. – Немцы под предводительством un fou – безумца с черной душой. Он попытается забрать себе все. А что не сможет забрать – то уничтожит. – Умолкнув ненадолго, Maman кладет ладонь мне на предплечье: – Ты должна быть к этому готова, Со-Со.
Она редко меня касается. И никогда не называет меня Со-Со. В детстве это было одно из моих ласкательных имен, придуманных тетушкой Лилу, и мать оно обычно сильно раздражало. От столь внезапного проявления нежности с ее стороны по моему телу пробегает холодок.
– Откуда ты это знаешь?
– Мне уже довелось это пережить. Причем не так и давно. И теперь это грядет снова. – Склонив голову, она плотно зажмуривает глаза, словно пытаясь избавиться от страшных образов. – Эта война будет совсем не пустяковая заварушка. Надвигается такое изуверство, такая беспощадная жестокость, каких свет еще не видывал. И, вероятно, не увидит. – Maman резко поднимает голову, и ее пронзительный взгляд приковывается к моему лицу. – И тебе понадобится быть очень сильной, ma fille[15]. И очень осторожной.
Неожиданно я замечаю, что она сильно побледнела, а темные глаза, ищущие мой взгляд, напоминают блестящие жесткие бусины. Почему же я не наблюдала прежде, как заострился овал ее лица и стали тонкими некогда полные губы? Она явно изрядно напугана – а я еще ни разу не видела, чтобы Maman чего-то боялась.
Есть что-то, чего она недоговаривает. Что-то такое, что пугает ее сильнее, чем перспектива войны. Внезапно мне тоже становится страшно.
– Когда, Maman?
– Через год. Может, чуть больше. Но я уже вовсю готовлюсь, делаю запасы на черный день. Что-либо достать будет потом все труднее и труднее. И еду, и одежду, даже обувь. Деньги потеряют свое значение, потому что покупать будет нечего и не у кого. Вот почему в мастерской у нас теперь так тесно. И в кладовой внизу. Так что, когда настанет трудный час, у тебя будет все необходимое. И то, что ты сможешь на что-либо обменять. – Ее пальцы вновь нашаривают крестик. – Я боюсь за тебя.
Эти слова словно повисают между нами. Тяжелые слова. От них веет глухим одиночеством.
– Только за меня?
Взгляд матери остается неподвижным. Впервые на моей памяти ее чувства выходят из-под контроля. Глубокий страх. Печаль потери. Немая просьба о прощении. И мгновенно я сознаю все то, чего она недоговаривает, и то, чего до этого момента я просто не позволяла себе замечать. Впалость щек и постоянные тени под глазами, и кашель, который я нередко слышу по ночам. Я вдруг понимаю, что Maman больна и что скоро ее не станет.
Глава 7
Солин
Вот уже более двухсот лет существует негласный титул «Колдуньи над платьями». Она хранительница родовой тайны, наставница нашего ремесла. Наш дар, хотя и постигается в учении, по сути передается по наследству.
И титул этот тоже передается от поколения к поколению. Когда мать навсегда откладывает свою иглу, ее берет в руки дочь. Так продолжается наше Дело.
Эсме Руссель. Колдунья над платьями
17 января 1940 года.
Париж
По крайней мере, на данный момент кажется, что ничего не происходит. Вынесенные на тротуары столики кафе все так же заняты, а в самих кофейнях стоит гул от разговоров художников и философов, нескончаемо, чашку за чашкой, потягивающих черный кофе и глодающих жизнь, точно собака голую кость. Повара все так же готовят блюда, вина льются рекой, кинематограф привлекает к себе все те же толпы, а мода по-прежнему остается главным развлечением парижанок. И, что самое важное – во всяком случае для нас, Руссель, – влюбленные девушки продолжают выходить замуж. Maman говорит, это связано с тем, что гитлеровские полчища движутся по Европе, точно нашествие саранчи. Перспектива появления на наших улицах нацистов всех заставляет нервничать, и невестам отчаянно хочется оказаться у алтаря до того, как произойдет худшее.
Теперь каждый день мы слышим сообщения о новых зверствах гитлеровцев. Одна женщина, сбежавшая из Берлина со своими престарелыми родителями, рассказала Maman о той страшной ночи, когда она своими глазами видела, как десятки живших в ее квартале евреев согнали и отправили в специальные лагеря, как их синагогу сожгли, весь их бизнес разорили, а улицы, где они жили и работали, сплошь покрылись осколками битого стекла. «Kristallnacht», как они это назвали – Хрустальная ночь, или Ночь разбитых витрин[16]. Мы, разумеется, уже слышали о тех событиях по радио, однако совсем не так, как это рассказала она.
А сегодня с утра стали поступать сообщения о том, как матери в отчаянии сажают своих детей в поезда, вверяя их в руки совершенно незнакомых
