Крылья ужаса. Рассказы - Юрий Витальевич Мамлеев
И он махал хмельной рукой.
Да, жадна была Ира до жизни, но любила «етот» мир Ира по-своему.
Такова была эта девочка, чей крик раздавался за непрочной стеной Галюшиной квартиры.
– Позвать милицию, что ли, – не выдержала наконец Люда.
– Ежели будет так дальше, то позовём, – неуверенно пробормотала Галя.
Однако вскоре шум затих, но потом дверь Галиной квартиры распахнулась, и на пороге появилась сама Зоечка, растерзанная и с папиросой в руке.
Она вся дрожала.
– Не могу я с ней, не могу! – проговорила она. – Дайте водки!
Галя плеснула наливочки.
– Вечная сластёна, – недовольно взглянула на неё Зоя, но наливку залпом выпила. – Ух!
– Ну, что? – спросила Галя.
– Ничего не хочу говорить.
Видно, Ира так сексуально набедокурила, что Зоя не находила и слов или даже стыдилась. Закурив, она присела на стульчик и замолчала.
– Да отдайте вы её куда-нибудь, хоть в детдом, – взмолилась Люда. – Добром это всё не кончится!
– Не можем. Такое стечение обстоятельств. Долго рассказывать, но по документам теперь она наша подлинная дочь, и мы её сдать государству не можем.
Зоя встала, походила по комнате и начала ругаться, проклиная свою судьбу, наговорила что-то нехорошее на ангелов и исчезла за дверью, хлопнув ею как следует, но перед этим выпив ещё на прощанье целый стакан наливки.
– Что ж она такое могла натворить? – вслух рассуждала Галя. – Ума не приложу. Кажется, уж чего она только не вытворяла, ко всему привыкать стали. Только что с собакой не спала, но у Вольских собак нету.
– Такая уж её звезда, – вздохнула Люда.
– Из того, что ты говорила мне, Люда, думаю, крепкие знания тут нужны, чтоб помочь Ире. Но это неспроста, – проговорил Пётр. – Это необычный случай. И простая медицина тут не поможет. Как ты считаешь, можно ли кого-нибудь найти в Москве из знатоков таких ситуаций?
– Надо подумать. Жаль девочку. Уж чересчур всё это. Но в ней, в ней ведь всё дело. И потому как можно изменить? Чужую звезду ей не привесишь. Но поискать надо, и ты поспрошай…
Шум за стеной стих, казалось, навсегда. Выпив по последнему глоточку, все наконец разбрелись: Люда спьяну осталась ночевать у Гали, а Пётр уехал на такси домой.
Девочкам среди ночи казалось: что-то бьётся и шевелится. Но ни о чём подумать было нельзя, сковывали сновидения.
Люда не хотела в этом признаваться даже Гале, но с Ирой её связывал какой-то внутренний ночной союз, скорее даже не «союз», а, может быть, бред, точно её тёмное «я», её двойник тянулся к Ире.
Помимо чисто внешних встреч – на улице, во дворе (в конце концов, девочка была её соседка) – произошло ещё что-то, но уже в душе Люды – только в её душе. Никто, кроме неё, не знал об этом, лишь, может быть, сама Ира отдалённо чуть-чуть догадывалась, ничего не понимая в целом.
История была такова.
Несколько раз Люда, наблюдая за девочкой, поражалась её внутреннему состоянию – вдруг в каких-то чертах очень сходному с её собственным: так, по крайней мере, казалось Люде.
Однажды они вместе были на опушке леса. Ира лежала в траве, почти голенькая. Внезапно поднялась сильная буря. И сразу же одно дерево – видимо, гнилое, – начало падать на землю, прямо на Иру. Она в ужасе отползла. А потом замерла, лёжа, чуть приподнявшись. Глаза её неподвижно впились в мёртво-лежащее дерево, которое чудом не раздавило её, как лягушку, наполненную человеческим бытием.
И Люда видела, как прозрачно-дрожащий пот покрывал её лоб, плечи, как дрожали линии живота. Это не был обычный физический страх, а безмерный, отчаянный, как будто всё мировое бытие соединилось – в её лице – в одну точку, и эта точка могла быть раздавлена – навсегда. Ужас превосходил человеческий, хотя сама девочка, может быть, этого не осознавала. Люда видела только – особенно отчётливо – её дрожащее, точно в воде, лицо и глаза, застывшие в безумном космическом непонимании за самоё себя.
Во всяком случае, всё это Люда мгновенно ощутила в подтексте её страха.
«Девочка ещё не может всё осознать, – подумала Люда. – Но подтекст, подтекст. Я чувствую, это мой подтекст, мои прежние бездонные фобии за себя в детстве… Когда нет Бога и вообще ничего нет, а есть только ты – одна как единый космос – и ты должна быть раздавлена. Фобии плоти и “атеистических” парадоксов в детстве и ранней юности».
Потом Люде стало казаться: она преувеличивает, у Иры не может быть такой подтекст, потому что это слишком сложно для неё, и, наконец, не может быть такого поразительного сходства. Тем более во многом другом девочка отталкивала Люду и даже пугала её. Ирины холодные глаза, с тяжеловатым бредом внутри, хохот, грубая открытая сексуальность вызывали отвращение.
«Какая это не-я», – говорила тогда самой себе Люда.
Но внезапно тождество опять всплывало, и самым странным образом.
Однажды Люда увидела, как Ира спала – одна на траве. Она замерла в трёх шагах, глядя на неё. Ира спала как всё равно молилась своей плоти (своей родной, дрожащей плоти), точнее, бытию плоти, и формой молитвы было её дыхание – прерывистое, глубокое, страшное, идущее в глубь живота… (с бездонным оргазмом где-то внутри).
Всё это вместе и отвращало, и влекло Люду к ней: патологически влекло, точно она видела в ней своё второе «я» или «тёмную» сторону своего «я». «Но почему тёмную, – возмущалась в уме Люда, – просто… таинственную сторону… Боже, как она дрожит за своё бытие. (Её смерть будет как мучительный прерыв оргазма.) Да-да, есть что-то общее у меня с ней, до сумасшествия, но в то же время и какое-то резкое различие, до отвращения к ней. А в чём, в чём дело на самом глубинном уровне – не пойму. Иногда мне хочется сжать её и зацеловать, иногда – проклясть… Брр!»
И ещё – один её знакомый (словно день превратился в сон) сказал ей: «Да, да, вы очень, очень похожи…»
Ира стала даже сниться ей, словно девочка, как змея, вползала внутрь её собственного бытия, слилась с ним, и обе они – Ира и Люда – выли вместе в ночи: от страха и блаженства быть, покрываясь смертным потом, словно приближался к ним – в ночи – грозный призрак, готовый остановить их сердца.
Люда и сама – в полусне, в полубреду – хотела бы съесть собственное сердце – от наслаждения жизнью и чтобы чувствовать в своём нежном рту его блаженный стук. «Кругленький ты, как земной шар», – стонала она во тьме, прижимая руки к груди, где билось оно.
Ируня пугала её ещё и некоторым сходством – духовным, конечно, – с тем мальчиком, в которого она была влюблена в детстве и который исчез. Тот-то вообще сошёл с ума, надломился от чувства самобытия – и потому навеки пропал.
«Где мальчик-то, где мальчик?» – бредила Люда порой во сне. Тьма ночная тогда наступала на неё, и видения в мозгу путались с мистически-тревожным биением собственного сердца. Плоть превращалась в дрожащую воду, в которую смотрели звериные призраки. И только возвращение из сна к дневному блистательному Я спасало её от привидений.
Днём, конечно, Люда могла полностью контролировать себя, и собственный Свет сверху над головой (как у браминов – улыбалась она самой себе) умерял метания плоти и ночного «я», и она ужасалась Ириной извращённости и грубости.
«Она уже сложилась, она будет такой и взрослой, – думала Люда. – Что-то в ней есть такое глубокое и хорошее, но повёрнутое не в ту сторону и превратившееся в свою противоположность». И она порой вздрагивала, глядя на Иру, от каких-то странных ассоциаций.
Глава 9
Утро встретило проснувшихся Люду и Галю вездесущим солнцем: его лучи уже вовсю согревали комнатку. Крик радости слышался с улицы. К тому же было воскресенье. Во дворе уже что-то происходило: толстый человек катался по траве, возле сарая, пытаясь уловить своё бытие.
Люда с Галей убежали сразу к озерку: искупаться по-раннему. И были, проходя мимо одного дома, поражены, как отдыхали, лёжа
