Фантом - Роман Воронов
Когда вам страшно, включайте, нет, не свет, злость. Такая вот формула поведения посетила мое сознание в этот момент, я вспомнил дурацкий котелок и отвратительную усмешку на холеной роже незнакомца и открыл глаза.
Белые стены, увешанные бесцветными картинами в прозрачных рамах, белый ковер на полу и белые канделябры, более ничего внутри помещения не было, ах да, едва заметный белый стул и белая дверь, видимо, ведущая в следующую комнату.
Сделав несколько шагов, я присел на стул и задумался. Неизвестность, пугавшая в темном коридоре, оказалась… чистым листом, мое сознание даже не наполнило обстановку красками, а картины — сюжетами, при этом гнев, всего лишь средней степени, позволил мне выставить дверь, скрывавшую неизвестность от реальности.
Во что же превращается не оправдавшая страхов неизвестность, спросил я себя, неожиданно успокоившись и развалившись на белом стуле, как будто и не было дрожи в коленях минуту назад. Отсутствие звуков в этом месте поражало не меньше, чем отсутствие людей, кто-то зажигает и гасит свечи, открывает и запирает двери, но при этом остается незрим и бесшумен. Там, в парке, перебирая причины для беспокойства, что-то похожее проскакивало в сознании, я потер лоб — точно, было, и название этому чувству я дал тогда — страх одиночества. Вообще-то, строго говоря, такой роскоши, как абсолютное одиночество, человек не удостоен. Даже находясь на необитаемом острове, по причинам как экзотическим, так и самым банальным, бедолага (или счастливчик, как знать) пребывает в обществе Господа Бога, как минимум, не говоря уже о приставленном к нему Ангеле Хранителе и всегда кружащему поблизости от любой души Лукавом.
Одиночество, пусть и условное, позволяет с легкостью подумать о себе, своем месте в мире, да и смысле жизни, что в конечном итоге приводит к мыслям о Боге. Весьма вероятно, что заповеданный нам день субботний надобно проводить именно так, на необитаемых островах собственного бытия, и посему могу сделать вывод, что одиночество, особенно дозированное, есть благо. Отчего же так жив и силен в человеке страх, связанный с этим состоянием?
Я поерзал на стуле и распрямил спину, ответ, как водится, был уже готов, хотя появился из ниоткуда: непонимание своего места подле Создателя и «веса» этого места по отношению к окружающим людям.
На белоснежном ковре проступили голубовато-серебристые нити, «оформившие» рисунок орнамента, ножки стула приобрели ореховый оттенок, а в позолоченных рамах стали проявляться надменные физиономии царственных особ и слегка грустящих мадонн с пухлыми младенцами на руках.
Я, довольный собой и происходящими вокруг метаморфозами, улыбнулся, и тут же, как по команде, сильнейший порыв ветра (в комнате без окон сквозняк показался мне весьма подозрительным явлением) потушил свечи, в мгновение ока погрузив обратно во тьму всю созданную мной красоту, а в коридорной двери предательски щелкнул замок. Скорость, с которой меня накрыла новая волна страха, не дала и шанса на принятие решения, тело вросло в стул, а дыхание… Не было никакого дыхания, я просто окаменел. В комнате точно кто-то находился, его присутствие, незримое, но вполне осязаемое, передалось моей коже уплотнением воздуха, так жертва, не видя хищника, за доли секунды до атаки вдруг осознает свою обреченность. Страх быть убитым, а в том, что меня посетило именно это чувство, сомнений не оставалось, что вот сейчас некто подкрадется сзади и коротким, но точным ударом прервет сердцебиение, перережет горло, раскроит череп, да мало ли что придет в голову тому, кто затаился перед прыжком, парализовал.
Я, полностью обездвиженный, начал читать про себя «Отче наш», и слезы потекли по щекам безудержно и обильно, обгоняя картинки из детства, юности, обрывки лиц и событий, слова, сказанные, а по большей части спрятанные за пеленой ложного стыда и оттого так и не произнесенные. После слов в молитве о Лукавом я разрыдался в голос, и таинственный убийца вдруг удалился через ту же дверь, что и вошел, напомнив о своем визите негромким щелчком замка.
Аттракцион перебарщивает с темнотой, подумал я, всматриваясь в черноту, окружившую меня в очередной раз, и, кстати, переигрывает с однообразием. Глаза понемногу привыкли к отсутствию освещения, и я смог различить очертание двери, к которой мне следовало, по замыслу автора этой шутки, двигаться. Страх темноты неторопливо отступал, я сделал шаг в нужном направлении, но приглушенный вскрик за дверью вновь без труда поверг мою смелость, почти позабытые мурашки снова помчались по телу обезумевшим табуном, сердце застучало, ноги налились свинцом — ожидаемая традиционная реакция труса на, увы, даже не опасность, а ее предчувствие.
Голос, что услышал я, показался знакомым. В разное время он мог напомнить мне интонации матери, сестры, любимой или дочери. Отчего же здесь, в этой комнате, я страшусь собственной смерти, когда за стеной опасности подвергается близкий человек? Вот он каков, страх от осознания гибели родного, превалирующий над жалкими трепыханиями сознания о сохранении собственной шкуры. Злость, вечная моя спутница, «схватив» за руку, потянула к двери, и я, не помня себя от заполнившего гнева, ворвался в соседнюю комнату, скорее, в страстном порыве вырвать из рук ревнивого Отелло Дездемону, уберечь от языков пламени храбрую Жанну и убедить Изольду не видеть черное там, где есть белое. Она (комната), как и следовало ожидать (зазывала экономил на обстановке), оказалась полупустой. Судя по кривоногой кушетке и маленькому туалетному столику, помещение служило хозяину Дома будуаром. Напротив окна (наконец-то) висело круглое венецианское зеркало в кованной рамке. И, о насмешник разум, я, герой, только что избавившийся от страха смерти, выдохнувший все напряжение момента (надо признать талант устроителя сего действа, подводящего клиента физиологически и эмоционально к нужному ему катарсису), тут же обрел новую фобию — страх того, что увижу в отражении: испуганную, перекошенную физиономию, вспотевший лоб, выпученные от ужаса глаза, сальные, безвольно повисшие волосы, сюртук помятого вида и весь в пыли.
Сделать шаг и заглянуть в зеркало, чтобы узреть там жалкого вида человечишку, неудачника с сомнительной внешностью, бедное существо, презираемое женщинами и собаками? О нет, пусть вдребезги разлетятся все поверхности, способные отражать свет от ненавидимых мной же собственных очертаний. Я стоял в стороне, под таким углом, чтобы не видеть свое отражение, зато в зеркале прекрасно определялась следующая дверь, а поскольку ключа в этом помещении не наблюдалось, стало быть, именно она моя цель. Я уже начал подумывать, что просто пройду мимо зерцала отвернувшись, да и дело с концом, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд, идущий от двери, точнее из замочной скважины. Очередной
