Голос зовущего - Алберт Артурович Бэл
Не берусь утверждать, что запомнил его слово в слово, но за красную нить ручаюсь. Она уверяла, что все будет как прежде, и опять она станет по утрам навещать его, и будут пить они крепкий черный кофе из свежемолотых зерен.
— Заткнись! — рявкнул мужчина. Она вздрогнула, глянув на меня из-под опущенных ресниц, продолжала:
— Кстати, он говорит, что пить так много черного кофе вредно.
— Не болтай ерунды, — бросил мужчина.
— Вилл! — молвила она с мольбой, положив свою длинную смуглую руку на его ручищу с толстыми пальцами и почти квадратной ладонью.
— Не прикасайся ко мне! — произнес он это шепотом, впрочем, достаточно громким, во всяком случае, я расслышал, но сделал вид, что ничего не вижу. «Наверное, у парня есть резоны быть сердитым, — подумал я. — Но в общем-то женщинам чаще приходится выслушивать упреки незаслуженные. Свои истинные прегрешения они умело скрывают. Хорошо, если мужчина на закате дней разгадает обман». Итак, он кипятился из-за пустяков, которые в ее глазах не стоили ровным счетом ничего. Глупый баран.
Официантка подала кофе.
— Не понимаю, как ты можешь пить кофе! — издевался мужчина. — Это же вредно.
Официантка ушла.
— Пожалуй, ты прав. Я хочу компота, холодного компота! Позови, пожалуйста, официантку.
— Ничего, выпьешь и кофе. А не нравится, сходи сама!
— Нет, дорогой мой, — возразила женщина неожиданно колко. — Это ты привык к самообслуживанию, что касается меня…
Кровь хлынула ему в лицо, квадратная кисть с хрустом сжалась в кулак.
— Дрянь! — процедил он сквозь зубы.
Женщина покраснела и быстро ответила:
— Да, я дрянь, прости меня!
Вернулась официантка.
— Вы меня звали?
— Да, — сказала женщина, — принесите мне компот. Холодный компот.
— Холодная дрянь. — Мужчина все еще никак не мог успокоиться.
Мне стало не по себе от его развязности, и я решил вмешаться. Обычная уловка прервать за столом нежелательный вам разговор — что-то предложить или попросить что-либо подать. Но что? Я оглядел стол.
— Будьте любезны, подайте мне горчицу! — сказал я. И тут же сообразил, что сказал глупость. На что мне горчица к моему коньяку и черному кофе? Но что было делать — только горчица стояла на краю стола.
— Послушайте, вы, — произнес мужчина, и стул под ним угрожающе скрипнул. — Не суйте нос не в свое дело. Что вам нужно?
— Горчица! — повторил я, и стул подо мною тоже скрипнул. На какие только ухищрения иной раз не пускаешься!
Женщина улыбалась. У нее были ровные белые зубы, и они блестели. Мужчина смотрел на меня сумрачно.
— Что с ним связываться, с дураком, — проговорил он, протянув мне горчицу. Я выпил коньяк, зачерпнул ложечкой горчицу и понюхал ее.
— Прошу прощения, — сказал я. — У каждого свои слабости.
Они молчали, пока я расплатился, поднялся и вышел.
Кто мог подумать, что в один прекрасный день пути наши скрестятся? В самом деле, мир не так уж тесен, особенно тот, в котором живем мы.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Я стоял в одиночестве на балконе, и холод сквозь тонкую туфлю начинал пощипывать пальцы. «Клинг, клинг», — пропел звоночек над входной дверью. Я бросил в сад недокуренную сигару и вернулся в мастерскую. Проскрипели ступени лестницы под двумя парами ног, и на пороге появились брат и его жена. Как часто бывает в таких случаях, наступила пауза — гости приглядывались друг к другу. Отец во все глаза смотрел на Фаннию. Она и в самом деле была хороша, я, помнится, подумал, что женщины выигрывают при свете живого огня. Камин горел ярким пламенем, поленья трещали, подобно петардам.
— Познакомьтесь, мой отец, — сказал Рудольф.
— Позвольте вас от души поздравить. — Отец обеими руками взял продолговатую ладонь Фаннии и прильнул к ней губами. — Надеюсь, мой сын с достоинством несет нелегкое бремя супружества?
Бестактно, даже очень бестактно, — отметил я про себя. «Нелегкое бремя супружества»! Ни для кого не секрет, что у Рудольфа слабое здоровье. Слабое? Слишком мягко сказано. Добродушная ирония престарелого адвоката. «О, мы отлично понимаем, каково молодой, красивой женщине жить с таким неуравновешенным мужем, который a propos мой сын». Отец говорит совсем не то, что думает, решил я, не может он этого думать. Брат стоял у двери, поджав губы, но глаза его смеялись. Потом подмигнул мне и прошептал: «Театр, ну, прямо театр!» Я понял, никакого примирения не будет. И все-таки надеялся. Но тут отец перешел ко второму действию и тем все окончательно испортил. Чопорный, важный, совсем как Су, он проследовал в дальний угол, взял свой черный адвокатский портфель, — щелкнули замки, блеснула серебряная монограмма А. Р., — и он извлек из него небольшую шкатулку.
— Рудольф, — проговорила Фанния, — по-моему, это преступление, скрывать от нас такого отца!
— Вот именно преступление! — вместо Рудольфа ответил отец. — А это вам от меня небольшой подарок.
— Ай! — воскликнула Фанния.
У нее в руках переливалось ожерелье. Она подбежала с ним к зеркалу.
— Свет, зажгите свет!
Я зажег верхний свет. Ева вместе с моей мачехой щебетали перед зеркалом, поочередно примеряя ожерелье. Как быстро женщины находят общий язык! Тряпки, золото, серебро, и раздоров как не бывало. К черту, подумал я, опять Рудольф воздействует на мое мышление. Стоит ему взглянуть на меня, и я начинаю думать его мыслями: «Женщины не умеют радоваться в одиночку, они делят радость на две, на три, а то и на четыре части. Но удивительней всего то, что разделенная радость не становится меньше, наоборот, она вырастает вдвое, втрое и даже вчетверо». Тонко подмечено.
— Ха, ха, ха, — рассмеялся Рудольф. — Он подарил тебе ожерелье нашей матери! Вот это, я понимаю, практичность!
— Рудольф! — строго сказала Фанния.
Засим официальная часть церемонии была закончена, и, надо сказать, закончена неудачно. Отец с Рудольфом не замечали друг друга. Я познакомил брата
