Призраки Дарвина - Ариэль Дорфман
Но по-настоящему я осознал, насколько радикальными были перемены, когда мама перестала называть моего посетителя извергом, вурдалаком, дикарем, варваром, демоном. Он превратился в «того бедного мальчика».
Ее рассказы о притеснении вместо того, чтобы смягчить мое отношение к чужаку, вызвали у меня еще большее отторжение: он похитил мое лицо, а теперь отнимал и мать. Мне жаль, что его племя истребили, но я-то при чем? Разве я вторгся на территорию Амазонки, как он вторгся на мою? Почему он не выбрал потомка конкистадоров или, еще правильнее, современного черного лесоруба, который и так злодей; почему не остановился на ком-то, разоряющем тропический лес? Почему я? Я всегда возвращался к этому вопросу.
К нему прибавился еще один, уже сузившийся до пределов семьи. Почему не кто-то из моих братьев? Или не оба? Я с нетерпением ждал, когда Хью и Вик достигнут половой зрелости. Даже не просто ждал. Я подстрекал их мастурбировать, подначивал, подсовывая журналы «Плейбой» и порнографические фотографии, в ход шли грязные шутки и похабные намеки, все, что могло побудить моего посетителя наведаться к ним, как он пришел ко мне, пусть в них поселится тот же чужак или один из его братьев, если они у него были, — сгодится любой вариант. Они должны были скрасить мое одиночество, вступить в клуб, фактически превратить его в организацию, в которой пока состоял лишь один человек. Но вот им стукнуло тринадцать, а потом и четырнадцать, они предавались утехам, от которых я отказался, но при этом не проявляли никаких признаков заражения, ничего необычного, разве что у них появились банальные прыщи, ломающийся голос и понимающая ухмылка.
Итак, все ясно, проклятие поражает первенца. Мне придется нести эту ношу одному.
Нет, не совсем одному. Мама тоже приговорена. В меня мой посетитель вселился внезапно, но в ее случае стоило подготовиться к надвигающейся катастрофе. Признаки были очевидны, они проявились однажды вечером, сразу после того, как она подала каждому из нас привычно щедрую порцию десерта.
— Ванилин и корица, — она произнесла эти слова словно ругательства. — Вы вчетвером обожаете ванилин и корицу, как и я раньше, да?
Мы уставились на хлебный пудинг, такой же вкусный, как и всегда.
— Я приготовила его из «Чудо-хлеба», — сказала мама. — Но нет ничего чудесного в том, что эти люди бежали в леса вверх по течению. Нет ничего чудесного, — выдыхала она каждое слово, тыкая пальцем в хлебный пудинг, — что они захотели отомстить. Неудивительно, что они направили своего гонца в наш комфортный мирок, который жирует на их каучуке и кислороде, жует их орехи, поедает их мясо, посыпает свой десерт их ванилью и корицей. Нет в этом ни-че-го чудесного.
После этой тирады на несколько минут повисла тишина, а потом мой отец заговорил от имени четырех мужчин своего племени:
— Ты встаешь на его сторону. После всего, что он нам сделал.
А мама в ответ поделилась тем, что ее озадачило, причем таким тоном, будто отец не выдвинул никакого обвинения, а я не смотрел на нее с удивлением. Эти мародеры были голландцами и испанцами, бразильцами и португальцами, без какой-либо примеси французской или немецкой кровей, как у них с отцом, так почему же юноша выбрал именно их старшего сына, чтобы отомстить, почему Рой, почему наша семья? И только потом добавила:
— Да, я на его стороне. Но не против вас, а против мира, который вынудил его так поступить. Я на его стороне, потому что это единственный способ убедить его прекратить преследовать нашего мальчика. Или у тебя есть идеи получше?
— Вообще-то есть, — ответил папа. — У нас обоих.
Это план мы тайно вынашивали в течение прошлого года. Папа уволился из «Полароида» вскоре после ухода доктора Лэнда и перешел в лабораторию Негропонте в Массачусетском технологическом институте, помогая исследовать, как персональные компьютеры могут произвести революцию в СМИ. Однажды вечером он притащил с работы компьютер «Коммодор 64» и включил его.
— Это устройство или какая-то из моделей следующего поколения в один прекрасный день вылечит тебя, — сказал он, нежно поглаживая компьютер, словно это Венера Милосская. — По словам сотрудников лаборатории, скоро мы сможем обрабатывать изображения в цифровом виде, не нужно будет проявлять негативы, для обработки и воспроизведения лиц не понадобится даже свет. Только набор двоичных кодов внутри машины. И как только это произойдет, ублюдку конец. Кем бы он ни был или чем бы он ни был, он принадлежит прошлому. Он родился в мире фотографии, как и мы. Но человечество оставит его позади. Компьютерные снимки не дадут этой уродливой физиономии проявляться на твоих фотографиях. Его примитивная тактика и знания устареют и сгинут.
— И что, пап? Такое изобретение, сякое изобретение, пятая камера, десятая, последнее новомодное устройство и чертов сдвиг парадигмы. Я поверю, когда увижу своими глазами. Когда твое решение станет таким же реальным, как он. Так что давай поговорим, когда кому-то действительно удастся запечатлеть изображения через это цифровое дерьмо.
— Уже начали, — перебил отец, пропуская мимо ушей мои ругательства. — Военные и НАСА сканировали картины в свои компьютеры. Лишь вопрос времени, когда простые смертные смогут повторить что-то подобное у себя дома на персональных компьютерах; и для любого, кто будет в состоянии себе такое позволить, это станет обыденной задачей. С микрочипами и постепенным уменьшением размеров устройств, которое мы наблюдаем в последнее время… но не в этом суть. Просто не нужно пассивно ждать спасения с небес. От тебя зависит, как ускорить это развитие. Посмотри, чему ты сможешь научиться, Фиц. Эти книги и статьи, секретные инструкции по эксплуатации я позаимствовал в нашей лаборатории.
Я посмотрел на стопку, которую он вытащил из чемоданчика. Читать не перечитать.
— От меня зависит? — отрешенно спросил я.
— Ты умный, учителя всегда утверждали, что ты гений в математике, хвалили, говорили, что ты с машинами на «ты». Прочти все это и скажи, что тебе еще нужно, какое оборудование. Покажи ему, из какого ты теста, малыш. Эй, ты же американец, а не какой-то неудачник.
Я не знал точно, может, отец просто пытался вытащить меня из депрессии, но в его словах был смысл, что-то, бездействовавшее давным-давно, затрепетало у меня внутри. Возможно, поэтому я
