Фототерапия - Олег Анатольевич Рудковский
Держу в руках заказ. Несколько семей выбралось за город на двух машинах. Я не знаю, что это за место, но по красоте оно не уступает чудесам света. Окажись я там, я бы не пожалел пленку и запечатлел бы этот маленький уголок во всех ракурсах. Но отдыхающие, судя по всему, не имеют этой потребности. На траве расстелено покрывало, заставленное наспех сварганенной закуской и бутылками водки. Пьют, закусывают, травят анекдоты — нормально сидят. Наевшись, идут купаться, потом загорают, снова пьют, снова закусывают, снова травят анекдоты, опять отправляются купаться. Только под конец пленки кому-то бьет в голову, что, наверное, следует отметить само место, принявшее их с природным радушием. Но это уже рудимент, остаточный орган. Главное ведь люди. Они — совершенное творение Высшего Разума. Они это и сами знают.
Летние заказы, как правило, наводнены съемками на природе. Компания молодых людей просто выбирается за город, к речке, в лесок, где и фотографируется группами и поодиночке. В этом нет ничего зазорного. Нас всегда тянет туда, откуда мы вышли примитивными организмами.
Существуют, кроме всего прочего, походы. Я разделяю их на увлечения по духу и простое времяпрепровождение. Команда завзятых спелеологов или натуралистов, нагрузившись рюкзаками и палатками (гитарами, разумеется), гордой цепочкой направляется в сторону какого-нибудь Юрактау или Лысой Горы. В каждом рюкзаке припрятана выпивка, но не она главное — душа мероприятия в том, что можно ощутить себя человеком. Съемка незабываемых моментов покорения вершины. Кто знает, что окажется наверху. Может, статуя Свободы, а может, райский сад. Убедиться можно, лишь забравшись наверх, и всегда есть под рукой фотоаппарат, чтобы увековечить пик торжества над природой: еле различимая фигурка машет руками с самой высокой точки, как бы говоря: рискните и вы. Я бы хотел рискнуть. Но мое предназначение в другом. Я ухватываю суть.
— Мы можем это сделать!
— В прошлом году один парень разбился. Слетел карабин или еще что. Долго летел. И кричал. До сих пор слышу его крик.
— Со мной такого не будет. — Голос уверенный. Да, подобное происходит только с посторонними людьми. Закоренелыми грешниками. Я никогда не «залечу» по дурости, заявляет пятнадцатилетняя девушка своим подругам, а через месяц принимает передачу от воротящих нос родителей в больнице после неудачного аборта.
— Может, он выпил перед этим? — Еще кто-то. Сидит в стороне от костра, на стволе поваленного дерева, с гитарой в руках. — Никогда нельзя пить перед восхождением.
— Да кто ж его знает!
Не знает никто. Самые сокровенные человеческие тайны не видны даже на фотографиях. Они тщательно закрыты от всех, и вырываются в виде предсмертного вопля только в момент падения с двухсотметровой высоты. Однако его уже нельзя расшифровать.
А к вечеру все заканчивается, и обессиленные, но довольные скалолазы размещаются вокруг костра. Кто-то закуривает, кто-то достает гитару, эстафетной палочкой передается по кругу стакан с водкой.
— Давай нашу! — восклицает кто-то, и в ночь проникают струнные звуки, а чей-то хрипловатый голос затягивает песню о безответной любви.
Некоторым людям вообще плевать на увлеченность. Может, это и к лучшему. По крайней мере, уж им-то точно не придет в голову стрелять в кроликов и насаживать бабочек на булавки. Они располагаются поближе к речке и без предисловий приступают к главному — распивают первую бутылку. В самом конце их ряды могут поредеть: кто-то не выдержит пьяной гонки, кто-то вздумает купаться — исход предположителен. Днем рыбалка, вечером пьянка. Такие дела.
Глава 10
Я опять пытаюсь представить себе процесс проявления. Как голубоватая бумага покидает накопитель, как «голова» ленты окунается в проявочный бак, одна фотография за другой проходят через ролики трака, что равномерно и неумолимо тянут ленту к выходу. Вот она, бездушная бумага, отличающаяся от обычных тетрадных листов лишь цветом и плотностью. А в следующую секунду далекий и размытый силуэт начинает вырисовываться на глянцевой поверхности. Он как небесное облако, никогда не знаешь наперед, во что он трансформируется. Это может оказаться человек… да, пятно напоминает ногу, — но через мгновение ты видишь, что человек лежит в гробу, а немного позже начинаешь понимать, что это просто скелет без малейшего кусочка мяса на костях, и стоит он в центре школьного класса, а восхищенные ученики внимательно изучают учебный экспонат. А может, скелет лежит на дне реки, вода в которой столь прозрачна, что становится видимой в самом конце, а пока это не произошло, тебе остается гадать: что же в действительности тут снято? Или большой холм, покрытый ковром деревьев. Снят издали, от чего верхушки сливаются в одну непрерывную линию; ты ждешь, пока изображение не появится целиком, и внезапно осознаешь, что это всего-навсего снятая крупным планом женская грудь.
Я размышляю, стоя возле окна с зажженной сигаретой, глядя на ночной город, пронизанный светом фонарей. В магазине лампы погашены, никто с наружи не может меня заметить — сродни разглядыванию фотоснимков. Ты — молчаливый и теневой свидетель всему происходящему. Частые машины проносятся по дороге в десяти метрах от магазина, иногда до моих ушей доносятся крики гуляющей молодежи. Я позволил себе минутку отдыха. Этого бы не случилось в моем обычном состоянии, но сегодня днем у меня состоялся доверительный разговор с Ириной Галичевой. Он выбил меня из рабочей колеи.
Она молчала; но я не мог не заметить, что ее что-то гложет. Среди дня в магазин зашел один из наших постоянных клиентов. Я в это время сидел рядышком с Ириной. Я видел, как она вздрогнула, и тогда все понял.
Клиент подошел к прилавку. Он улыбнулся Ирине, вынимая из кармана портмоне, а я ощутил на себе ее затравленный взгляд.
— Привет, Ирка, — сказал парень. Со мной он не счел нужным поздороваться — он и не посмотрел в мою сторону. Меня иногда забавляли россыпи благодарностей заказчиков в адрес приемщиц. Люди ассоциировали готовые фотографии с теми, кому они их препоручали. Я не обижался — мне подходило оставаться в тени. Но теперь, сам не знаю почему, я испытал сильную неприязнь к этому человеку.
— Привет. — Она говорила еле слышно, опустив глаза. Я понял, что вторгаюсь в личную жизнь. Тогда я просто поднялся и вышел
