Представление о двадцатом веке - Питер Хёг
— Совершенно исключено. Если только вся помолвка не прошла менее чем за полсекунды, — сказал он без тени улыбки.
Корнелиус ушел, убежденный в том, что полученная им открытка — чья-то дурная шутка, а о Кристофере он подумал: «Вот же дурак, безнадежный, непроходимый дурак, прости Господи!»
Несколько месяцев спустя были разосланы приглашения на свадьбу. В почтовые ящики их опустили ночью, и никто не видел, кто их разносил. Приглашения выглядели аляповато и изобиловали множеством пышных деталей. Текст был напечатан золотыми буквами на бумаге ручной работы, с тисненой монограммой Старой Дамы — епископской митрой, обернутой шелковым платком, а по периметру были изображены гербы Рудкёпинга и амуры с бутылками шампанского в пухленьких ручках. В приглашении перечислялись все этапы великого дня, начиная с венчания, которое должен проводить сам пробст и которое должно начаться в половине шестого утра, чтобы служанки и те управляющие и печатники, которые работают в воскресную смену, не опоздали к началу рабочего дня, после чего должен был состояться праздничный прием в продолговатом дворе, а вечером — торжественный обед, ход которого был расписан с точностью до секунды, в том числе было указано, кто именно из жителей города будет произносить речи и какова продолжительность этих речей, а также излагалось краткое их содержание и давались рекомендации относительно длительности аплодисментов перед тем, как гости перейдут к поглощению меню, которое тоже было подробно описано и представляло собой какое-то чудовищное сочетание пристрастия Старой Дамы к кухне ее прошедшего в нищете детства с ее очарованностью богатством. Угощать гостей будут ячневой кашей с шампанским, омлетом с беконом, мятным ликером, винным желе на основе «Шато Марго» и марципаном, предварительно законсервированным в утином жире, а когда подадут кофе, коньяк и очищенную от сивушных масел картофельную водку, которую Старая Дама по-прежнему предпочитала ликерам и крепленым винам, к лепным потолкам взлетят фейерверки, заиграет оркестр из восемнадцати человек в форме пожарных и на столе появятся шоколадные конфеты, цельные кофейные зерна, пшеничный хлеб, сливочное масло, блинчики с вареньем из черной смородины и светлое бочковое пиво. А к окончанию торжества из отдаленной деревни прибудет четверка крепких парней брутальной наружности, которым заплачено в том числе и за то, чтобы они ни капли не взяли в рот до восхода солнца, когда им придется выпроваживать последних гостей — таковые были перечислены поименно, как те, кто добровольно уйдет на рассвете, прихватив с собой последний бочонок пива, так и те, кто станет упираться и откажется идти домой, мешая тем самым уборке, без которой рабочий день в понедельник не может начаться вовремя. Вот этих последних крутые деревенские парни, повыбивав им зубы, шарахнут головой о белый буковый пол, а потом выкинут на улицу, где те полежат в канаве, захлебываясь кровью и соплями, до того точно указанного момента, когда им пора будет уползти восвояси, чтобы огромный дом в глубине площади мог встретить первые лучи солнца начищенными до блеска окнами и готовностью к труду, и не осталось бы никаких досадных следов после счастливого события, вот и всё, и «наилучшие пожелания, особенно тем, кто приглашен на обед», писала Старая Дама, и к приглашению прилагался также список гостей, под которым стояла ее подпись.
Жители города восприняли это приглашение с таким же безропотным удивлением, с каким они наблюдали бы за лунным затмением, и даже те, кто, к собственному изумлению, нашел себя в списке выступающих, смирились — раз уж так решили судьба и Старая Дама — и сели сочинять потихоньку речи в соответствии с тезисами, изложенными в приглашении, а три адвоката, осознав, что после празднования останутся без зубов и придется ползти домой, заранее записались к зубному врачу и повесили на дверях своих контор объявление о том, что на следующий день после свадьбы приема не будет. Образ Старой Дамы был окружен таким почтением, что только пастор Корнелиус нашел в себе силы к сопротивлению. В следующее воскресенье он включил в свою проповедь пассаж, в котором напомнил всем, что Горе вам, смеющиеся ныне над этой грубой шуткой, и Горе вам, богатые, ибо ждет вас беда[12], после чего облачился в черный сюртук и отправился на Рыночную площадь. Дверь дома оказалась заперта, и никто ему не отворил, когда он дернул за шнурок звонка, хотя ему показалось, что весь дом уставился на него своими блестящими окнами. Преисполнившись пламенного гнева и боевого задора, он вернулся домой, и тут обнаружил, что дочь примеряет только что присланное из Копенгагена подвенечное платье, и при этом совершенно непонятно, кто его заказал. Платье тем не менее село как влитое, к тому же в спинку оказалась вшита хитроумная система вставок из китового уса, благодаря которым сутулая спина дочери выпрямилась, и Катарина приобрела на удивление горделивую осанку. В плотном корсете на груди нашлась смоченная камфарными каплями тряпочка, которая, в сочетании с ментоловым маслом для пропитки фаты, присланным вместе с платьем, предназначалась для того, чтобы венчание не прерывалось приступами кашля. Тут пастор Корнелиус — который вообще-то всегда вел себя сдержанно и с достоинством — помчался бегом в церковь, и там его охватила такая ярость, что на губах выступила синюшная пена, а все оттого, что в церкви его ожидало сообщение о времени прибытия кареты и остальных экипажей и оттого, что тут уже начали плести венки, потому что Старая Дама, подобно многим другим, не хотела украшений из живых цветов, но решила, что венки должны быть из высушенных гвоздик и орхидей, которые некоторое время назад прибыли с Мадейры, а органист уже
