Что увидела Кассандра - Гвен Э. Кирби
Я не говорю всего этого Джорджу. Старый добрый Джордж, он сидит на своем камне и наблюдает за детьми, идущими по тротуару, маленькими собаками в свитерах, пожилыми парами, которые наклоняются близко-близко друг к другу в тщетной попытке услышать собеседника. Джордж питает Иисусову любовь к каждому из них, но мне совершенно не сочувствует. На данном этапе я уже немного пьяна и опасно близка к тому, чтобы начать себя жалеть.
– Любовь приводит человека ближе всего к Господу, – говорит Джордж.
– Спасибо, Джордж, – говорю я, готовая расплакаться от его неожиданной доброты.
– Любовь и искреннее раскаяние.
– Окей, Джордж, я поняла.
Когда я вхожу в кабинет, Карл стоит у доски, брызгая на нее водой и стирая записи с предыдущих занятий. Он выглядит хорошо, лучше и немного моложе меня. Жена его тоже выглядит лучше меня. Они любят вместе кататься на лыжах и ходить в походы по выходным. Несмотря на то что мы с Карлом много раз занимались сексом, я все еще поражаюсь неправдоподобию ситуации. Зачем ему меня ебать? Закрываю за собой дверь. Я готова к тому, что он меня бросит, уверена, что он так и поступит, и очень на это надеюсь. Сама бы его бросила, но у меня нет на это сил. Я думаю, положила ли танцевальные туфли для сегодняшнего представления Эмми ей в сумку.
– Я должен рассказать о нас жене, – говорит Карл. Он убирает губку для доски, проводит рукой по волосам.
– Что случилось? – спрашиваю я, но уже знаю ответ.
– Надо сказать ей, что я чувствую, – говорит он.
– Ничего тебе не надо говорить.
– Она заслужила знать правду.
– Мы можем перестать встречаться.
– Это нечестно по отношению к ней.
– Мы должны перестать встречаться.
– Я знаю, что ты чувствуешь то же, что и я.
Карл берет мою ладонь и нежно целует костяшки, чего раньше никогда не делал. Я отдергиваю руку. «Это сумасшествие, – хочется мне сказать. – Ничего мы не чувствуем». И когда я прижимаю руку к груди, я представляю, как на все это смотрит моя мать, качает головой и говорит: «Дорогуша, ты всегда сама себе усложняла жизнь».
Джордж Уайтфилд садится рядом с ней. «Достопочтенная мадам, – говорит он, – именно по этой причине я ушел от театральных страстей и стал проповедовать. Ваша дочь уже погрязла в прелюбодеянии и грехе. Весь этот спектакль не спасет ее душу».
– Она знает о нас, – говорю я.
– Нет, – говорит Карл. – Только подозревает.
Он резко прижимает меня к столу, злой и слегка пугающий. Мне страшно, но одновременно я и возбуждена, потому что такого секса у меня еще не было. Он сажает меня на стол, стягивает с меня трусики, а потом мы ебемся, и он даже не пытается сделать мне приятно. Я смотрю через его плечо на периодическую таблицу. Карл – хороший учитель. Он много знает про бейсбол, любит американский футбол, но больше его не смотрит, потому что считает, что это аморально. На руке у него шрам от вырезанной небольшой опухоли, и иногда меня тянет его потрогать, будто шрамы – это места, где мы наиболее уязвимы, не то что толстая кожа, через которую почти ничего нельзя почувствовать.
Кончив, он прижимает меня к себе, бормочет в ухо, что просит прощения и что любит меня. Он путает меня и то, что мы только что сделали, с кем-то и чем-то еще.
– Я не люблю тебя, – говорю я. Он вздрагивает. – Не делай того, что не сможешь исправить.
– Мы уже это сделали.
– Ты не любишь меня, – говорю я, но он спорит. Как я уже упоминала, у него нет воображения, поэтому он воображает, будто любовь – единственное объяснение произошедшему.
Ох, Карл, думаю я. Какой же ты идиот.
Хочется уйти домой, отрубиться и забыть, что я жена, и мать, и любовница, и учительница, но время для «Весеннего веселья», поэтому я мажусь дезодорантом и одеваю дочь в костюм. Она так дрыгается в предвкушении, что молния снова ломается, и господи блядь Иисусе, телефон опять вибрирует, сто процентов это снова ебучий Карл, и вновь я чувствую, что вот-вот слечу с катушек. Но не слетаю, потому что нельзя. Я скрепляю костюм дочери английскими булавками, которыми не уколешься, и говорю: «Надеюсь, они выдержат, малыш».
Я причесываю ее гладкие волосы и делаю хвостик. Другие матери сделали костюмы получше и прически поизящнее.
«Другие матери не ебутся с учителем физики», – думаю я и вздыхаю. Джордж Уайтфилд стоит, прислонившись к стене, пока я занимаюсь всем этим, и совершенно не думает помогать, а когда дочь выходит из комнаты, я говорю ему, чтобы даже не начинал свои проповеди. Я слышу бибиканье с улицы – вот и Сьюз, у которой сын учится в том же классе. В актовом зале мы с ней выбираем места на заднем ряду, как отпетые хулиганки, и смотрим представление.
Юбка с пуделем не спадает с моей дочери, она пляшет в самом центре сцены и очень этому рада. Сын Сьюз в заднем ряду, его волосы так густо покрыты гелем, что выглядят как шлем. В твист он не умеет, но кричать – ох, с этим у пацана все в порядке.
Сьюз знает о Карле, но не о призраке Джорджа Уайтфилда.
После представления, пока учителя беседуют с детьми, я показываю Сьюз последние сообщения Карла:
все еще думаю о случившемся
не думаю что ты хотела причинить мне боль
я должен сделать то, что считаю правильным
Сьюз никогда не одобряла мою еблю с Карлом, но не говорит, что так и знала.
– На твоем месте, – советует она, – я бы сказала, что соврала и что тоже его люблю. Тогда он скажет, что это слишком тяжело, и поймет, что на самом деле тебя не любит.
По словам Сьюз, с ее бывшими это срабатывало в ста