Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская
И вдруг кулак Люли врезался в нос Свиньи. Свинья покачнулся. Люля снова ударила кулаком Свинью в лицо. Свинья охнул, закрыл лицо рукой, и Люля в это время сильно пнула его ногой в живот, и Свинья крякнул, сложился пополам, потом завертелся волчком, держась за живот, и упал, а Люля крикнула ему: «Сдаешься, Свинья?!» — и Свинья ответил: «Сдаюсь, сдаюсь!» Может быть, когда мы увидели, как Люля стоит с пустыми руками перед Свиньей с его пузатой полевой сумкой, едва доставая макушкой ему до подмышек, — мы все захотели, чтобы так было. Но мы не верили в то, что так может быть, и потому всерьез не думали об этом, и потому нисколько не удивились, когда все было не так.
Тогда Свинья подошел вплотную к Люле и ударил ее кулаком в лицо.
Из ноздрей Люли выскочили красные пузыри соплей и крови. На наших глазах нос Люли стал пухнуть и вырос, как большая картошка. Люля и рук не подняла для того, чтобы ударить Свинью или хотя бы защититься. Она ревела и смотрела не на Свинью. На нас. Свинья, по-видимому, тоже не ожидал, что Люля и не попробует с ним драться. Он стоял и глазел на Люлю. Мы молча смотрели то на Люлю, то на Свинью. Но вот Свинья крутанул рукой, размотал ремень своей сумки, сжался и закружился на месте волчком, набирая сумкой силу удара, а Люля — Люля посмотрела на сумку, которой Свинья набирал силу удара, и легла на пол. Она легла на мусорный пол чердака на бок, поджав ноги и подложив обе руки под щеку! Легла и лежала на полу чердака, как у себя на диване! И таращилась снизу вверх не на Свинью. На нас.
И Свинья перестал раскручивать сумку.
Он посмотрел на лежащую на полу Люлю, крутанул сумку, враз обмотав ремень снова вокруг руки, и, оттолкнув кого-то из нас, побежал вниз по лестнице. А Люля вскочила и крикнула ему в спину: «Сдаешься, Свинья?!» И он ответил ей уже снизу: «Конечно. Люля, сдаюсь!».
Конечно, мы бы не возражали, если бы тогда все так вышло. Конечно, никто из нас не сказал и не сделал бы Люле ничего обидного за то, что она не стала драться, если бы все получилось так.
Но, конечно, мы нисколько не верили в это, потому что ничуть не удивились, когда Свинья раскрутил хорошенько сумку, подошел к лежащей на полу с поджатыми ногами Люле и со всего размаха ударил ее сумкой но спине и еще раз по животу. А Люля лежала на чердачном полу, как на диване, ревела и таращилась снизу вверх не на него — на нас. И Свинья наклонился к ней и крикнул: «Сдаешься?!» А она сквозь рев пробубнила свое: «Я тебя победю, Свинья!» — и Свинья засмеялся, отшвырнул свою полевую сумку, обернулся к нам и крикнул: «Сдаетесь?!» И тут-то мы дружным хором гордо ответили ему наконец: «Ни за что не сдаемся тебе, Свинья!» — и двинулись на него тесным рядом из полутора десятков человек.
Может быть, так и могло быть с нами в другое время или в то же время с другими детьми. Но тогда и с нами так не было. Тогда Свинья засмеялся, отшвырнул свою полевую сумку, обернулся к нам и крикнул: «Сдаетесь?!» — и мы ответили ему дружным хором: «Наддай ей еще, Орел! Наддай еще!» — и Свинья нагнулся и два раза ударил Люлю кулаком в лицо. Потом он распрямился и сплюнул сквозь зубы на ее школьное платье. И кто-то из нас поднял и протянул ему его полевую сумку, и мы расступились, пропуская его на лестницу, и он медленно и посвистывая пошел вниз, и мы стали спускаться вслед за ним, оставив на чердаке ревущую в голос Люлю.
Когда Люля, уже в сумерках, всхлипывая и прижимая платок к носу, спустилась во двор — никто не подошел к ней. Я подкараулила Люлю внизу, на ее лестнице, и тайком от других проводила домой.
— Люлечка! Душенька! Голубушка! Господь с тобой! Да что же это стряслось?! — вскрикнула Инесса Станиславовна, когда открыла нам дверь и взмахнула своими белыми улыбчивыми руками.
Из-за ее плеча выглянуло смущенное лицо дяди Альтика с черной остренькой «бабочкой» под ним.
— Объяснитесь, дети, что сие означает? — пробормотал он и поспешно зашарил по карманам. Я подтвердила слова Люли, что она нечаянно упала с лестницы и больше не будет. Дядя Альтик сунул мне и всхлипывающей Люле по горсти аптечных конфет и исчез за шкафом.
Пока Инесса Станиславовна укладывала Люлю в постель, делала ей компрессы, протирания и примочки, я жалась к стене, размышляя о том, что делать дальше: домой идти было рано, а во двор страшно, — теперь-то Свинье мог кто-нибудь донести, что я была у Люли. Наконец Инесса Станиславовна погасила верхний свет и вспомнила про меня.
— Беги домой, деточка, — сказала она и сунула мне целую горсть монет. — Купишь себе завтра мороженое.
До позднего вечера с монетами за щеками я простояла тогда возле двери в их квартиру, вздрагивая от каждого звука на лестнице. В сумерках на лестничной площадке было слышно, как всхлипывает Люля и мягкий голос Инессы Станиславовны пел: «Спокойно и просто мы встретились с вами…» Ей вторили звуки рояля, и высокий голос дяди Альтика повторял: «…как странно все это… как странно… как странно…»
Через несколько дней Люля снова появилась во дворе. За время, пока ее не было, в нашем дворе произошли большие перемены: мы больше не боялись Свиньи. Никто его больше не называл Орлом, а завидев его, мы все, как один, кричали: «Эй ты, Свинья!» И Свинья удирал от нас — ведь как-никак нас было два десятка человек.
Свинья не бил больше малышей, которые не умели ни постоять за себя, ни убегать от него так быстро, как это делали мы прежде, когда боялись его. Свинья больше не смел ударить ни одного малыша, потому что мы не побоялись нарушить самый строгий из неписаных самозарождающихся Справедливых Дворовых Законов и пожаловались на него его матери, старшему лейтенанту, которой он боялся, и она ему всыпала по первое число своим лейтенантским ремнем с бляхой. И позже мы никогда не стыдились того, что нарушили самый строгий Закон из Свода Справедливых Дворовых Законов. Теперь, когда Свинья встречался во дворе с Люлей, он убегал домой.
Может быть, именно об этом каждый из нас мечтал перед сном, лежа с
