Сергей Лукницкий - Веселенькая справедливость (Рассказы и повести)
Он стал швырять плоды в окно и успокоился только тогда, когда я треснул ему по башке киви, отчего этот занятный фрукт расплющился о физиономию журналиста и сделал ее хоть на минуту привлекательной.
Окончательно угомонился он только тогда, когда за ним пришла Наташка.
Наташка любила приходить в мой дом и играть с моими детьми.
Дети мои - это не просто мои дети, это две дочери и два сына.
Они родились, как это ни странно, в один день. Ксения и Орнелла подарили мне ко дню рождения по двойне: по мальчику и по девочке.
Собственно, этот факт и стал причиной того, что швейцарское правительство благосклонно решило вопрос о законности моего брака. Поскольку ни министр юстиции Италии, ни министр юстиции нашей страны так и не смогли ответить по существу на вопрос о правомерности нашей любви.
А когда родились дети, причем обе стороны ждали этого момента напряженно, ибо по негласной договоренности давно уже было решено, что та, которая родит первой, и будет считаться настоящей моей женой, вынуждены были оставить свои гнусные поползновения разбить нашу крепкую, дружную семью.
И вот теперь, купаясь в замечательно чистой воде Золотого озера, я думаю и о том, как помочь Орнелле сделать ее лекции по русской филологии более интересными, и о том, конечно, как сделать из Ксении единственного в своем роде специалиста по международному семейному праву.
Плакучие ивы над озером напоминают мне Подмосковье.
Я стараюсь побыстрее заканчивать свои очередные литературно-правовые опусы с тем, чтобы заработать денег, потому что ведь мне приходится содержать не только свою семью, но и семью Наташки. Ее муж, едва только устроившись на работу, тотчас же повздорил с кем-то и швырнул на пол в сердцах компьютер.
А еще я до сих пор содержу два синдиката, они находятся в Москве, и в них работают мои друзья. Один - издательский, а другой - правовой, с которыми я не порвал связь.
Очередная московская перестройка объединила их. Но это меня не удивляет. Балетно-танковое училище существовало в Советском Союзе еще в начале восьмидесятых..., но меня не устраивает тот факт, что республика Русь, образовавшаяся в сердцевине распавшейся России, начала распадаться на славянские поселения, из которых поселения древлян и самоедов снова считают себя самостоятельными государствами.
Правительство Соединенных Штатов выделило русскоязычному населению небольшое гетто, площадью что-то около восьми квадратных километров, в районе Рейгановской области.
Чтобы дойти от пляжа Золотого озера до нашего дома нужно всего пять минут, но нам всем, разомлевшим, идти и вообще двигаться лень. И поэтому мы усаживаемся одной большой семьей, плюс Наташка и Дрюня в огромный американский "линкольн" (огромненькая такая машинка, размером с телегу, существовавшая в России еще с древних времен) и едем, слушая шум перегретого мотора и вспоминая, как тихо становилось в Москве когда начальник одной службы давал начальнику другой команду "двести".
Кафе Замберлетти, Варезе,
Северная Италия, 1994.
* ФРУКТОВЫЕ ЧАСЫ *
(История современного героя)
"Ваши фруктовые часы спешат на две груши"
Михаил Федотов
Нас считают самой красивой парой на побережье, у нас четверо детей, вышколенная прислуга, наш папа пишется шестьдесят девятым в списке самых богатых людей мира.
На своей яхте, устав от повседневного безделья, я иногда по привычке читаю книги. Это доставляет мне злобное наслаждение. В эти минуты я не вижу желтого волшебного моря и коричневых, плавающих вокруг джонок. За книгами я забываю, насколько мерзок этот мир бессмысленного комфорта, и не перестаю думать, для чего все это тому, кто придумал этот мир. А еще я думаю о том, прогремел или нет выстрел на Пляс д`Итали, и, как все, жду пришествия Бога. Когда он придет, я точно знаю, о чем спрошу его.
Но вы еще ничего не знаете.
Будильник зазвонил в четверть восьмого, но так было хорошо поваляться, что никто его выключил, и он скоро заткнулся сам. Да и некому было его выключать. В квартире только один человек - я. Я приоткрываю глаза, но жмурюсь от хмурого утра.
На стене бессмысленно висит отцовское ружье. По Чехову (а он всегда прав) оно не должно висеть просто так. Но убирать его не хочу, это единственная память об отце.
Он умер недавно. Где-то. Мы не встречались несколько лет.
Я очень хочу спать, хотя бы еще только на секунду, но эта секунда превращается в полчаса.
Мне некогда уже завтракать, некогда даже одеваться и приводить себя в порядок.
Я вскакиваю, пинаю ногой приоткрывшуюся дверцу шкафа, оттуда высовывается дамская нога, слишком совершенная, чтобы быть реальной.
"Хорошее начало для детектива", - думаю я, но мысли спешат в другую сторону. Я не обращаю на нее внимания.
Шкаф открывается опять, и нога снова выползает в коридор. Я пинаю дверцу еще раз, как будто держит.
Наконец, одеваюсь во что попало и бегу. На бегу вспоминаю, все ли выключено дома, заперта ли дверь, на месте ли карторанж. У меня есть машина, она припаркована возле дома, в гараже, но около моего института ее ставить негде, маленький черный "Аустин" с семдесят пятым номером, довольно престижным в Париже; им пользуется хозяин квартиры, потому что я практически на машине не езжу. Дочь хозяина заходила ко мне однажды. Она неплохо сложена, пару раз мы с ней поигрались в постельке. Но отныне, встречаясь с нею на улице или в лифте, я не читаю в ее взоре острого желания, и поэтому не навязываю ей себя. Документы, кредитная карточка как будто с собой. На бегу вставляю квиток от карторанжа в автомат метро и не помню как оказываюсь возле поезда, двери которого уже закрываются. Какой-то темнокожий придерживает их для меня. Перевожу дух. Негр улыбается. Я шепчу ему благодарность. Поезд трогается. Я пытаюсь посмотреть на часы, но их нет на руке. Негр явно заинтересовался моим видом и сообщает, что только без двух минут восемь. Зачем тогда нужно было так спешить?
От духоты вагона, от спешки мое тело становится горячим и потным. Мерзко.
На бульваре Роспай я выхожу на одну станцию раньше, чтобы чуть-чуть пройтись и освежиться на воздухе, иду по бульвару вниз, к Монпарнасу, захожу в бар купить сигареты.
Интересно: а деньги у меня есть или тоже забыты дома?
Покупаю сигареты и иду дальше, закуриваю, перехожу на другую сторону бульвара, взвизгивают тормоза. Я спешу, ничего не вижу и, конечно, огрызаюсь:
- Ты что, пид, три дня мужика не видел?
Можно было и не переходить бульвар, но на той стороне Монпарнаса есть "Иппопотамо", где меня знают. Я там иногда завтракаю. Сегодня на это времени нет. Вбегаю на секунду в бар. Навстречу мне выходит очень красивая китаянка с каким-то парнем славянского типа, русоволосым и высоким. Я оглядываю их пристрастно - красивая пара.
- Как всегда, виски? - улыбается гарсон.
Я молчу. Он делает мне знак и проводит за стойку, где я залпом выпиваю стаканчик. Я делаю это за стойкой, потому что в баре бывают мои сослуживцы, они могут меня заметить, а я не хочу терять свою последнюю работу.
На ходу звякаю о прилавок монетой и мчусь дальше вниз мимо Вавин и памятника Бальзаку к своему институту. У меня сегодня первая группа. Студенты из разных стран будут учиться у меня французскому.
Я филолог, но работу свою не люблю.
Внизу в вестибюле на компьютере - расписание занятий. Тут же на принтере отрываю лист с именами и характеристиками своих студентов, но изучать их некогда.
Моя аудитория на шестом этаже. Лифт, как всегда, переполнен, мчусь по лестнице.
До начала занятий всего минута, а профессор не может опаздывать, во всяком случае в первый день, даже если профессору только тридцать, он не вымыт и во что попало одет.
Впереди меня по лестнице поднимается китаянка, та же, которая была десять минут назад в баре. Классная фигура. Пока иду за ней, использую возможность разглядеть все до мелочей. Я люблю красивых женщин, а теперь даже останавливаюсь в изумлении. Редко увидишь такое совершенство в Париже. Китаянку сопровождал все тот же русоволосый парень. Она назвала его Вадимом.
Она поднялась еще на несколько ступеней. Я отстаю и перевожу дух: "Неужели в мою группу?"
И точно, они повернули туда. Я иду следом, окидываю еще раз с ног до головы ее фигуру. "Будь я мужиком, обязательно бы тебя трахнула", думаю зло. И иду на свое место за кафедрой.
Моя группа в этот раз оказалась весьма немногочисленной. Пока студенты доставали свои блокноты, карандаши и прочую ненужную дребедень, я с интересом наблюдала за ними. Мужчин в аудитории было трое: поляк, американец и русский. Последний, я взглянула на распечатку, носил имя Вадим: высокий, широкоплечий, русоволосый, с голубыми глазами. Он чем-то даже напоминал мне моего отца. Может быть, невоздержанностью к женщинам, ибо на Вадиме она читалась так ясно, что взгляду опытной женщины было трудно ошибиться.
