Валериан Скворцов - Каникулы вне закона
На моей совести только сегодня уже двое прибитых.
Насилие отвратительно, так все говорят, и закон тоже. Но в самой страстности, с какой большинство утверждают это, кроется нечто ущербное, червяк сомнения. Точно отмеренное, верно выбранное применительно к противнику, умело и беспощадно осуществленное свободным человеком насилие во благо. Иначе бы не исчезли в небытии предавшиеся покорности сорок с лишним душ только мужской части шемякинского клана, из которого на земле Божией единственный последыш Колюня. Да простятся такие мысли, ибо кто я такой, чтобы судить за покорность да ещё умерших?
Зло начинается с недостатка веры в иную жизнь.
В смятенном настроении предпочтительнее не мудрствовать и молиться стандартными молитвами. Я и бубнил тихонько возле иконы Николая-Чудотворца:
- Весь мир тебе, преблаженне Николае, скораго в бедах заступника... Яко многажды во едином часе, по земли путешествующим и по морю плавающим, предваряя, пособствуеши, купно всех от злых сохраняя, вопиющих...
Глава третья
Синий волк
1
Выйдя из храма, я перешел улицу и из окна книжного магазина, что напротив ограды Никольской церкви, провел рекогносцировку на местности. К подворью храма примыкали съестной рынок и барахолка. Трезвонившие трамваи пачками выбрасывали перед их воротами десанты обывателей.
Наверное, подумал я, присматриваясь к одежкам алматинцев, стоило бы обзавестись местным комплектом одежды, включая ботинки и носки. Носки или чулки выдают чаще всего. В Таллине, где по заказу Шлайна год назад пришлось готовить покушение на российского генерала, я "вычислил", как теперь говорят, сотрудницу "наружки" по колготкам. Отправленную за мной группу слежения удалось полностью размотать на пути к явке, и деве, оказавшейся последней в строю, то есть без замены, пришлось переодевать платок, пальто и туфли. Накачала она и резиновую камеру под жакетом, чтобы сойти за беременную. А колготки поленилась сменить или не нашлись казенные запасные...
Пачку купюр с профилем великого мыслителя Аль-Фараби я заполучил в меняльной напротив рынка, в доме, возле которого курили одну сигарету, передавая по кругу, четверо полицейских. Трое казахов и один русский. Пластиковые полупальто стального цвета затвердели на холоде. Они переминались и притоптывали в нечищеных армейских сапогах, которые хлобыстали на тощих ногах так, будто ребята не носили носков. Оружия им не доверили. Даже у старшего с двумя нашивками из ременной петли на поясе торчала только дубинка. Бюджет местных силовых структур вселял оптимизм.
Выбрал я мягкую кашемировую кепку темно-серого цвета, сероватое же полупальто, невзрачное клетчатое кашне, коричневые дешевые ботинки на рыбьем меху, но с надежной подошвой, черные джинсы на теплой подкладке и вязаные перчатки. Из-под тента возбужденного оптовой покупкой "челнока", говорившего с украинским акцентом, вышел уже не Бэзил Шемякин, то бишь, если ссылаться на документы, не Ефим Шлайн, московская штучка, а некий слесарь-водопроводчик, устроенный при конторе элитного дома. Носки грубой домашней шерсти я приобрел у старушки. Шляпу, пальто и остальное московское я тащил в пакете, теперь вполне сливаясь с окружающей средой.
- Угу, - услышал я в телефонной трубке, когда из автомата, привинченного под пластиковым козырьком к стене на проспекте Абая, позвонил Усману. Он что-то дожевывал.
- Как дела? - спросил я.
- Съездил и взял. Что дальше?
- Живой?
- Кто? Я?
- Попугай...
- А... Наглеет понемногу. Кстати, он говорящий.
- И что показал на допросе?
- Говорит так... Блюзик птичка, Блюзик отличная птичка... И без остановки минуты две-три одно и то же. Зачем он?
"Действительно, - подумал я, - зачем? Ну что тут скажешь менту, а ныне таксисту?"
- Потом объясню, - сказал я многозначительно.
- А что нужно-то?
- Встретиться, - ответил я.
С полминуты, которые Усман молчал, я слушал невнятные детские голоса, доносившиеся в трубку, вероятно, из-за обеденного стола, потому что женский голос, перекрывая их чириканье, увещевал на русском "кушать, а не болтать". Бывший капитан, наверное, подбирал вразумительный повод, чтобы послать повежливее и подальше залетного суетягу.
Два парня с серыми лицами, в вязаных колпаках и затертых кожаных куртках, встали рядом. Высокий, плотный и маленький, вихлястый. Грязные китайские джинсы едва держались на обоих, огузки болтались почти у колен.
- Кафе на углу улицы Желтоксан, - сказал Усман. - Называется "Хэ-Лэ", только пишется иностранными буквами. Ну, как наше "хэ" и ихнее "лэ", крестик и угол...
- Наверное, "икс-эль"? - предположил я.
- Наверное... Через полтора часа подойдет? - спросил он.
- Подойдет, - сказал я. - Отправлюсь сейчас и подожду.
- Явится Ляззат, - сказал он. - Моя дочь. Так лучше.
И повесил трубку.
- Слушай, мужчина, - сказал высокий и плотный, показывая из рукава кончик ножа. - Дай закурить.
Высмотрели, как я совершал оптовую покупку. Лох-придурок, вот кто я теперь был по виду. Что ж, очень хорошо. Станиславский бы, значит, поверил в мое перевоплощение.
- И деньжат, наверное, тоже? - спросил я, вдавливая подошву нового ботинка в носок грязной кроссовки "Адидас" маленького и вихлястого.
- В своем уме, сука? - пискнул он.
Я вытянул трофейный "ТТ" из кармана полупальто.
- Нет базара, отец, - сказал высокий. - Все... Базара нет.
Кроссовку я давил и не отпускал. И практически не увидел, как испарился с "пером" высокий подельник носителя роскошной обувки.
- Отец, все... Ну, чего ты? Ну, чего ты, в натуре? Ботаю же... Все.
Ореликов мне Бог послал.
- Ты знаешь, как меня зовут? - спросил я молодца, всматриваясь в его лицо. Испытание для нервных урок нестерпимое.
- Откуда? Да ладно...
- Повторяй за мной, - скомандовал я. - Экслибрис Экслибрисович Альфарабийский... Давай!
- Этот... Эк... Эккабрасыч... Рабивский...
Наверное, он был метисом. И ночевал где попало, ел плохо, воняло от него немилосердно. На сдавленном, длинном и в то же время казавшемся крохотным, в пупырышках угрей, лице не нашлось места для бровей. Они сдвинулись на виски и по-китайски вразлет тянулись до запущенных бакенбард, почти касаясь грязных ушей.
- Вот что, красавчик... Придется тебе отрабатывать откат за наезд. Возьмешь этот пакет и, одна нога здесь, а другая там, доставишь в гостиницу "Алматы". Если не пустит охранник, отдашь ему и попросишь передать приемщице. Скажешь, для постояльца в номере пятьсот девять. Пятьсот девять. Запоминай... Не доставишь, тебе на рынке не кантоваться... Да с охранником на своей фене не ботай. Говори по-людски... Как имечко-то?
- Кишмиш... Ну, это... Виктор я.
- Вот тебе кое-какие бабки, Кишмиш-Виктор, на такси, прокатись по центру на пару со своим кентом, - сказал я, задвинул пушку в карман, вытянул пачку пятисотенных тенге и отшелушил две купюры герою.
Кишмиш-Виктор принял пакет, а я, не оглядываясь, отправился в сторону трамвайной остановки. Если подкрепление к вырубленной у "Детского мира" сладкой парочке прибыло, оно увяжется за Кишмишем. Да и его длинный кент с "пером" порадует "наружку" как добавочный шанс и утешение. Пусть рыночные орелики потаскают мой хвост, пока я буду прохлаждаться с Ляззат, а потом рассиживаться в "Стейк-хаузе". Марочное винцо к мясу, наверное, найдется в заведении. Следует себя вознаградить за сверхурочные в воскресенье...
Пакет с моими одежками, конечно, обшарят и поймут, что в толпе меня выделить теперь все равно, что иголку в стоге сена разыскать. Так что, встретимся вечером, господа, ближе к ночи, когда я вернусь в гостиницу. Куда я денусь?
А может, и деться?
Вопрос поставлен преждевременно, сказал я себе. Неясным остается, когда и где именно состоится предъявление документов для сканирования...
Неясным остается, когда и где я теперь увижу господ, быстренько семенивших, чтобы не оказаться приметными, из "мерса" в стеклянную дверь посольского особняка на московском Чистопрудном бульваре. Господа вместе или по отдельности каждый имели исключительное право идентификации документов, за которыми меня отправили, в качестве подлинных.
Неясным остается, когда и где объявится Матье Сорес. Но этот персонаж - не из моей игры на Шлайна. Может, и против. Как Бог даст.
До места встречи, обвыкаясь с новой экипировкой, я добирался пешком. Линия трамвая, обозначенная на карте, помогла определиться с направлением.
Кафе "XL" ублажало клиентуру искусственным ковром ещё на тротуаре, перед дверью. И лучше бы не делало этого. Запорошенный снежком, смерзшийся ворс заледенел так, что пришлось, поскользнувшись, изогнутся в поклоне и схватиться за дверную ручку. Плохая, в общем-то, примета. Из-за стойки исподлобья взирал на четыре столика с прозрачными, толстого стекла столешницами своего заведения небритый, с запущенной прической высокий, головой под потолок, русачок в меховой жилетке. И - никого.
