Алексей Писемский - Боярщина
Молодой человек встал и вышел в залу.
- Напрасно вы рассказываете при этих дворянишках, - сказал исправник, показывая глазами на ушедшего молодого человека, - как раз перенесут графу.
- Ай, батюшки, что я наделала! - вскричала в испуге Уситкова.
- Ты всегда так неосторожна на язык, - заметил ей муж, махнув рукой.
- Нет, Савелий не такой, я его знаю, - сказал предводитель.
- Вы, пожалуйста, скажите ему, чтобы он не говорил, - сказала Уситкова почти умоляющим голосом.
- Не беспокойтесь, Савелий не болтун.
Молодой человек, которого называли одним только полуименем Савелий, был такой же дворянин, как Эльчанинов, как предводитель, как даже сам граф; но у него было только несколько десятин земли и выстроенный на той земле маленький деревянный флигель. Он с трудом умел читать, нигде не служил, но, несмотря на бедность, на отсутствие всякого образования, он был в высшей степени честный, добрый и умный малый. Он никогда и никому не жаловался на свою участь и никогда не позволял себе, подобно другим бедным дворянам, просить помощи у богатых. Он неусыпно пахал, с помощью одного крепостного мужика, свою землю и, таким образом, имел кусок хлеба. Кроме того, он очень был искусен в разных ремеслах: собственными руками выстроил себе мельницу, делал телеги, починивал стенные часы и переплетал, наконец, книги. Ни отца, ни матери не было у него с двенадцатилетнего возраста. Жил он в одной усадьбе со вдовою.
Эльчанинов между тем стоял на задней галерее дома, прислонившись к деревянной колонне, и вовсе не обратил внимания на Савелия, когда тот подошел к нему и внимательно посмотрел на него.
Героя моего мучила в настоящую минуту ревность, и он ревновал Анну Павловну к графу. Раздосадованный и обманутый ожиданием, он поверил всему. Если бы Анна Павловна поехала к графу не в этот день, в который назначено было свидание, то, может быть, он еще усомнился бы в истине слов Уситковой; но она забыла его, забыла свое слово и уехала. Это явно, что если она не любит графа, то все-таки ей приятно его искание; что граф за ней ухаживал, Эльчанинов не имел ни малейшего сомнения в том. "Теперь прошу верить в нравственную высоту женщин, - думал он, - если она, казавшаяся ему столь чистой, столь прекрасной, унизила себя до благосклонности к старому развратнику и предпочла его человеку, который любит ее со всею искренностью, который, мало этого, обожает ее, - забыть все прошедшее и увлечься вниманием Сапеги, который только может ее позорить в глазах совести и людей; бояться со мною переговорить два слова и потом бесстыдно ехать одной к новому обожателю. О женщины! Ничтожество вам имя![6] - проговорил Эльчанинов мысленно, - все вы равны: не знаю, почему я предпочел это худенькое созданьице, например, перед вдовою. Если уж входить в сношения с женщиной, так уж, конечно, лучше со свободной - меньше труда, а то игра не стоит свеч. Хорошо, Анна Павловна, мы поквитаемся. Вы поехали любезничать к графу, а я поеду ко вдове". На последней мысли застал его Савелий.
- Алексей Михайлыч приказали мне сказать вам, не хотите ли вы прилечь в его кабинете, - проговорил он.
- Нет-с, благодарю, я сейчас еду, - отвечал сухо Эльчанинов и пошел в гостиную.
- Прощайте, Алексей Михайлыч, - сказал он, берясь за шляпу.
- Куда это вы? Отдохните лучше.
- Благодарю покорно, мне теперь лучше, а воздух меня еще больше освежит.
Он поклонился гостям, вышел и через несколько минут был уж на дороге в усадьбу Ярцово, где жила вдова. Лошадь шла шагом. Несмотря на старание Эльчанинова придать мыслям своим более ветрености и беспечности, ему было грустно. Он ехал ко вдове, потому что был ожесточен против Анны Павловны. Он ей хотел за неверность отплатить тою же монетой. Раздавшийся сзади лошадиный топот заставил, наконец, его обернуться. Его нагонял Савелий, ехавший тоже верхом на маленькой крестьянской лошаденке.
- Как вы тихо едете, - сказал он, кланяясь с доброю улыбкой Эльчанинову.
- Мне некуда торопиться, - отвечал тот рассеянно.
- А куда вы, смею спросить, едете? - спросил Савелий, которому хотелось, видно, завести разговор.
- В Ярцово, - отвечал Эльчанинов.
- И я туда же; позвольте мне ехать вместе с вами.
- Сделайте милость, - отвечал Эльчанинов.
- Вы уж меня, я думаю, не помните, Валерьян Александрыч, - сказал Савелий, - я с вами игрывал и гащивал у вас в Коровине.
- Теперь припоминаю, - отвечал Эльчанинов, вглядываясь в своего спутника и действительно узнавая в нем сына одного бедного дворянина, который часто ездил к ним в усадьбу и привозил с собою мальчика, почти ему ровесника.
- Где ваш батюшка? - спросил он.
- Отец мой умер.
- И вы теперь одни?
- Один, - отвечал Савелий. - Вы много переменились, Валерьян Александрыч! Я вас не узнал было, - прибавил он.
- Не мудрено, - произнес Эльчанинов со вздохом, - переменишься, поживши на свете, - прибавил он.
- Да вы много ли еще нажили; разве горе какое особливое у вас есть, а то что бы, кажись... - возразил Савелий.
- Горе? - повторил Эльчанинов. - Горя нет, а так, скучаю!
- Отчего же вы скучаете?
- От нечего делать.
Савелий улыбнулся.
- Вот как, - проговорил он, - нам работа руки намозолила; а есть на свете люди, которым скучно оттого, что делать нечего.
- И очень много, - подхватил Эльчанинов, - большая часть людей несчастны оттого, что не знают, что им делать. Из них же первый - аз есмь, заключил он и зевнул.
- Вам, я думаю, надобно служить, - заметил Савелий.
- Служить-то бы я рад, подслуживаться тошно[7], - проговорил с усмешкой Эльчанинов.
- Ну, женитесь.
- Жениться? На ком?
- Я не знаю; а думаю, за вас пойдет хорошая невеста.
- Сыщите.
- Я не сват, - сказал с улыбкой Савелий. - Сыщите сами.
- Легко сказать. Сами вы, например, отчего не женитесь?
Савелий при этом вопросе покраснел.
- Какой я жених? За меня девушка, у которой есть кусок хлеба, не пойдет.
- А вы бедны?
- Три души у меня-с, из них одна моя собственная.
- Чем же вы живете?
- Да хлебопашеством больше-с.
- И сами пашете землю?
- Пашу-с.
- Это ужасно! - воскликнул Эльчанинов, - дворянин по рождению...
Молодые люди на некоторое время замолчали.
- Любили ли вы когда-нибудь в жизни? - спросил вдруг Эльчанинов, у которого поступок Анны Павловны не выходил из головы и которому уж начинал нравиться его новый знакомый.
- Любил ли я женщин? - спросил Савелий. - Нет еще.
- И не любите.
- Почему же?
- Потому что они этого не стоят. Слышали ли вы у предводителя, что говорили про Мановскую? Это еще лучшая из всех.
- Это неправда, что про нее говорили!
- Вы ее знаете?
- Как же-с: соседское дело, бываю у них, видал ее; а вы ее знаете?
- Я еще ее в Москве знал. Она недурна.
- Да-с, и очень добрая и не гордая, - сказал Савелий.
Эльчанинову пришло в голову сделать Савелию поручение к Анне Павловне, но он боялся.
- А когда вы будете опять у них? - спросил он.
- Не знаю, как случится. А вы ездите к ним?
- Нет, мне не правится ее муж.
- Я поклонюсь ей от вас, коли угодно, - сказал Савелий, как бы угадывая намерение своего спутника.
- Ах, сделайте милость, - сказал Эльчанинов, обрадованный этим вызовом, - и скажите ей, что в Москве она лучше держала свое обещание.
- А разве она не сдержала какого-нибудь обещания?
- Да, пустяки, конечно: обещалась у предводителя танцевать со мною кадриль и уехала.
- Ее, может быть, муж увез.
- Очень может быть. Скажете?
- Извольте.
- Только с глазу на глаз.
- Это для чего-с?
- Потому что этот господин муж может подумать бог знает что.
- Так я лучше ничего не буду говорить, - сказал, подумавши, Савелий.
- Нет, нет, бога ради, скажите, - проговорил Эльчанинов, испуганный мыслью, что не догадывается ли Савелий.
- А вам очень хочется? - спросил тот.
- Очень...
- Да тут ничего такого нет?
- Решительно ничего.
- Хорошо, скажу-с.
Разговаривая таким образом, молодые люди подъехали к Ярцову.
- Прощайте! - сказал Савелий.
- Доброй ночи, - проговорил Эльчанинов, протягивая к нему руку, приезжайте ко мне, мы старые знакомые.
- Хорошо-с, - отвечал тот и поворотил лошадь к своему флигелю, а Эльчанинов подъехал к крыльцу дома Клеопатры Николаевны.
При входе в гостиную он увидел колоссальную фигуру Задор-Мановского, который в широком суконном сюртуке сидел, развалившись в креслах; невдалеке от него на диване сидела хозяйка. По расстроенному виду и беспокойству в беспечном, по обыкновению, лице Клеопатры Николаевны нетрудно было догадаться, что она имела неприятный для нее разговор с своим собеседником: глаза ее были заплаканы. Задор-Мановский, видно, имел необыкновенную способность всех женщин заставлять плакать.
