Владимир Хлумов - Дети звёзд
Елена. Коля, прогони его! Он какую-то гадость задумал.
Разгледяев. Конечно, теперь меня как собачонку прогнать можно. Что же, гоните, хотя я - из лучших побуждений, только засвидетельствовать свою полную низость. Но, ей-богу, искренне каюсь, вот даже обнять могу, если позволите. Совершенно ведь зла не таю. Зло - оно откуда берется? Зло от невежества, а теперь я прозрел. Не сам, конечно, под действием обстоятельств, посредством, так сказать, всесоюзного радио. (Выпивает шампанское и приготовился обнять инженера.) Позвольте, в знак полного примирения...
Елена (кричит). Коля, не смей!
Разгледяев. Да что здесь такого?
Богданов (нерешительно к Елене). Действительно, Елена.
Гоголь-Моголь и Доктор в полной растерянности наблюдают за всей этой каруселью. Разгледяев обнимает инженера. Елену передергивает.
Разгледяев. И ничего страшного. Теперь и мне легче на душе. В такой день и меня удостоили. А ты, Елена, говоришь, я гадость задумал. А чего теперь вам бояться? Вам теперь все трын-трава. Вы победители. Вон какая у вас славная компания. Вы теперь кого угодно раздавите. Конечно, я в переносном смысле. Что же ты сердишься, Елена? Каково мне стоять здесь перед вами и признаваться в своей глупости? Ты же хотела меня осрамить, вот я и исполняю свой долг и торжественно заявляю в соответствии с нашим уговором.
Богданов. Каким уговором (оглядывается)?
Разгледяев. Право, Николай Степанович, совершенно маленький вопрос. Даже не знаю, стоит ли, такая мелочь. Да и Елена вот уже совершенно забыла.
Богданов. Нет, объясните, пожалуйста.
Разгледяев. Раз вы настаиваете, - но, право, такая мелочь, я единственно, чтобы объяснился мой приход и все эти признания. Тут, право, один лишь долг чести и не более того. Правда, разве этого мало? (Смотрит на Елену, потом на инженера. ) Не надо волноваться, вы еще, не дай бог, подумаете, что здесь заговор или, хуже того, спор. Просто это мы с Леночкой договорились послать вашу рукопись в институт...
Елена. Нет, этого не было!
Разгледяев. Ну как же, вспомни, ты еще сказала: "Если Колю признают, ты за свои слова перед ним извинишься".
Богданов (к Елене). Правда?
Елена. Все было не так. Слышишь, никакого уговора не было! Он лжет.
Разгледяев. Я - лгу? Тогда ответь сейчас при всех: от кого ты узнала об институте?
Елена. Какая разница.
Разгледяев. И правда, какая в конце концов разница. Такой торжественный день, а мы грыземся по мелочам. Вокруг-то, оглянитесь, весна. Правда, погода мерзкая, а все же чувствуется брожение молодых соков. Вот-вот из слякоти и грязи прорастет новая неведомая жизнь. В такую пору не хочется умирать. (Делает паузу.) Нет, весной умирать обидно. Именно обидно, что все только начинается, а тебе говорят - хватит, все это не для тебя, дружок. И пока ты мертвый там лежишь в неудобной позе, над тобой земля расцветает, птички с песнями размножаются, человеки клейкими листочками любуются. Несправедливо.
Гоголь-Моголь. Ох, ваша правда, очень несправедливо. Вот у нас сегодня, понимаешь...
Богданов (к Разгледяеву). Постойте, что это вы о смерти?
Разгледяев. Я бы и рад не говорить о таких скучных вещах, но что делать, так и лезет на язык, будто кто-то специально подталкивает. И вроде не хочешь огорчать окружающих, но так и подмывает...
Доктор. Выражайтесь яснее.
Разгледяев. Нет больше вашего злейшего оппонента, профессора Суровягина!
Богданов. Вы шутите?
Разгледяев. Погиб. В метро под поезд свалился.
Гоголь-Моголь задрожал от нетерпения и принялся оглядываться по сторонам. Доктор закуривает, а Елена опускает голову, закрывает лицо руками.
Богданов. Как же так?
Разгледяев. Но самое неприятное не в этом. Существует мнение, что профессор вовсе не свалился, а его как бы подтолкнули под поезд. Компетентные органы уже начали расследование. (Упирается взглядом прямо в инженера.)
Богданов. Что вы так на меня смотрите?
Разгледяев. Я просто думаю - придет к вам следователь и спросит: "Гражданин Богданов, а где это вы были тогда-то и тогда-то?"
Богданов. Не понимаю - почему ко мне придет следователь? (Отступает назад.)
Разгледяев. Ну, это так, игра воображения; вы просто представьте, что вас спросили: где вы были сегодня около часу дня. Ваш ответ?
Богданов. Я, я... я спал, а впрочем, кажется, нет... Да, точно, я гулял, по городу... Знаете ли, такая погода, солнце, и люди с колясками... Расслабился немножко.
Разгледяев. Ну, что это за алиби? Вы спали или гуляли?
Елена. Все-таки с гадостью пришел. Коля, да он решил тебя оклеветать. Ах, какая гадость, какая гадость! Но ты просчитался...
Раздается грохот. Это инженер, свалил бутылку шампанского.
Разгледяев (продолжает напирать). Так с кем вы гуляли, где, в метро?
Инженер нагибается, пытается голыми руками собрать осколки. К нему бросается Доктор, помогает выпрямиться, но инженер вырывается.
Богданов. Да, я был один, совершенно один среди огромного количества организмов и растений. Таких, знаете ли, необычных, как будто из плотной бумаги (хватает вилку со стола, гнет), я их только слегка надламывал, но, кажется, никого не толкал. Слышите, я его не убивал! Слышишь, Елена, я не убивал!
Гоголь-Моголь. Да это я его убил! (Разгледяев с неодобрением смотрит на утописта.) Да, сегодня, но черт его дери, я же не знал, что он профессор! Вы что, не верите? (Смотрит на Елену.) Елена, подтверди. (К Богданову.) Мы же с ней тогда и встретились. (К Елене.) Скажи им, Елена, что под мой поезд свалился профессор. При чем же здесь Коля? Он никак не мог, да и убийства там никакого не было. Ну, что ты молчишь, Елена? Ты еще сказала: "Пойди к Коле, успокой его".
Наступает пауза.
Разгледяев. Ты? Ты там была? Елена (горько улыбаясь). Все правильно. Видишь, Разгледяев, ошибся ты малость.
Богданов (подкрался к Разгледяеву и, как слепой, ощупывает гостя). Здесь должна быть специальная защелка, "собачка" такая металлическая.
Разгледяев. Э-э, бросьте ваши штучки. Шут гороховый!
Доктор (обнимает инженера). Коля, не беспокойся, мы сами все сделаем, мы обязательно эту защелку на место поставим. А вы, уходите сейчас же (к Разгледяеву).
Богданов. Нет, пусть он останется. Нужно проверить наконец: существует или ангажировано!
Разгледяев подходит к Елене, потом резко поворачивается и уходит. С Богдановым совсем плохо. Доктор с Гоголем-Моголем укладывают его на диван. Вызывают скорую. Гаснет свет.
Картина десятая
Зажигается свет. Квартира инженера. Появляется Анатолий. Оглядывается, замечает полуоткрытую дверь в пустую комнату. Открывает дверь со скрипом настежь. На полу сидит Елена, вокруг разбросаны листки рукописи. Анатолий заходит, садится на пол рядом. Берет в руки листки, читает.
Скрипит несмазанный с допотопных времен навес. Шуршат разбросанные по полу аккуратно отпечатанные листки из частей, параграфов и глав. Елена похожа на куколку, брошенную уставшим от игры исполином. Она тихо плачет. Комната освещается через большое окно дармовыми квантами улицы. Проступают на стене две полосы - желтая и зеленая. Потянулась неровная линия вверх, закругляя овал мальчика. Но она нарисована не одним махом, как это делают профессионалы, а многими тщательными усилиями, состоящими из недлинных неуверенных штришков. Будто рисовавший очень хотел, чтобы получилось похоже, и все боялся, что не успеет запечатлеть, и от этого постоянно ошибался, потом поправлялся, делая очередной неверный шаг, отчаянно понимая свое бессилие, но не отступая от поставленной задачи. Самодельный уголек, краешек обгоревшей щепки, потрескивая и осыпаясь, оживал на стене щемящей проекцией неустанно терзавшего душу автора видения. Глаза мальчика, образованные двумя опрокинутыми навстречу друг другу сегментами и от этого казавшиеся подведенными как у актера немого кино, источают последнюю горькую мысль еще живого существа. Уже накинута на шею кривая черная полоса, уходящая под потолок. Наверное, чтобы ее нарисовать, пришлось тащить с кухни стол, а потом еще и приподниматься на цыпочки, опираясь левой рукой на стену. Теперь там виден отпечаток ладони инженера. Неужели не побороть вездесущее земное тяготение? Неужели не побороть, не остановить природное взаимное влечение тяготеющих масс? Неужели никто не зашевелится, не встанет с места, не приподнимется над своим страхом и не заорет дурным хриплым голосом, так, чтоб лопнули глухие перепонки очерствевшей души? Неужели сотрется еще одно имя, еще одна человеческая веточка, еще один волшебный узелок, связующий невидимую нить, протянутую в будущее людское братство?
