Марк Поповский - Семидесятые (Записки максималиста)
Моя соседка, женщина лет 40, явно торопится дочитать том с биографией поэта. Ей надо бежать покормить ребенка, а завтра она уезжает. Наш разговор отрывист, но я успеваю узнать, что она из маленького городка в Казахстане. Она нашла в библиотеке какое-то упоминание о Волошине и нарочно приехала сюда, чтобы прочитать его стихи. В свои сорок она заочно заканчивает институт в Ташкенте (очевидно, филологический факультет). Работает в учреждении, о котором нельзя говорить. Тюрьма, очевидно, или воинская часть. Мне хочется понять психологию этой малоинтеллигентной и малообразованной дамы, которую стихи официально преданного забвению поэта заставили совершить столь далекий вояж. ("А Ленин ничего не писал о Волошине? Ведь писал же он о Толстом. Может быть, дал какую-нибудь оценку?..")
В перерывах между чтением, охами и ахами дама успевает сказать: человек рождается дважды. Вот и она делает попытку родиться второй раз. Но где взять книги, которые бы объяснили ей, что и почему нехорошо в ее жизни (что НЕхорошо — она уже поняла). Она с удивлением слышит новые для нее имена: Цветаева, Мандельштам, Ахматова. Я советую ей прочитать некоторые стихи Волошина, и она буквально потрясена «Россией» и «Государством». Назавтра она уедет к себе в Казахстан, и узкая щель, через которую пробил я к ней луч правды, сомкнется опять. Сумеет ли она найти дорогу к истине? И как это интересно, что общественные закономерности в наш, такой материалистический век, открывает людям поэт, поэзия.
Вторая женщина, которая читает стихи рядом со мной, — инженер из Луганска. Она прочитала воспоминания Миндлина о Волошине и тоже специально приехала в Коктебель познакомиться с Волошиным. Она решила задержаться на 10 дней тут, чтобы успеть переписать его стихи. Давно уже дела людские так меня не радовали. Человек едет за словом, ищет слова правды. Это почти недостоверно прекрасно.
5 сентября
Я выступил в доме Волошина с чтением глав из книги о Вавилове. Слушало человек 20, в основном люди мне неизвестные, вероятно, друзья вдовы Волошина Марии Степановны. Сама она сидела в кресле прямо напротив меня. Никогда прежде не бывал в доме Волошина ночью. Свет погашен и только на столе передо мной — яркая лампа. Мастерская в таком освещении выглядит особенно волнующей, таинственной. Слушали два с половиной часа, затаив дыхание. Но разницу в восприятии все-таки уловить удалось. Одни взволнованно жали руку, говорили, что это им важно, нужно. Виктор Андроникович Мануйлов, сам историк с большим опытом собирания и сохранения духовных богатств, сказал мне: "Это значительно!" Но были и такие, кто постарался показать во время чтения, что книга им не интересна, позиция автора чужда (поэт Хрустов и др.). Ну, что ж, обнажая столь жгучие и драматические страницы Истории, было бы странно не встречать врагов правды. Горькая, неприятная, обвиняющая, она, эта правда, воистину колет глаза кое-кому. Особенно резко разошлись слушатели, когда я в конце стал говорить о вине поколения Вавилова, и о его собственной вине. Пожилые, вслед за Марией Степановной, заявили, что о вине Н. И. говорить нельзя, но молодежь соглашалась со мной. Да, то поколение не сможет уже признать себя виноватым. Всегда хочется думать, что зло вне нас. Надо родиться потом, чтобы эту трагическую вину увидеть, понять и спокойно взвесить на исторических весах.
10 сентября
Ездили в Старый Крым на экскурсию. Домик Александра Грина спартанская, почти нищенская обстановка. Писатель умирал в бедности — его не печатали. Друг жены Грина, Нины Николаевны, Юлия Александровна Первова, биолог из Киева, рассказывала: в 1941 году Нина Николаевна осталась с умалишенной матерью в Ст. Крыму после прихода немцев (эвакуации организованной тут не было). Чтобы прокормиться, она вынуждена была поступить корректором в типографию немцев. За это ее после возвращения наших осудили и продержали в лагере 10 лет. Вернувшись, она попыталась восстановить дом, где в 1932 году умер ее муж — Александр Грин, сделать в нем музей. Но дом принадлежал первому секретарю райкома партии, некоему Иванову, который использовал его в качестве курятника. Четыре года продолжалась борьба одинокой женщины против всесильного Иванова. Он поочередно отметал все распоряжения сверху, вселял в домик Грина районный архив, директора школы. Он клялся, что Грин, о котором в Литературной энциклопедии сказано, что он — реакционер и чуждый элемент, никогда не будет иметь в Ст. Крыму музея. Шестнадцать инстанций занимались этой проблемой. Домик удалось отстоять, отремонтировать. Старая женщина, получающая пенсию 21 рубль в месяц, жила в домике и несколько лет принимала ежедневно до ста экскурсантов. Местные власти клеветали на жену Грина, распускали слухи, что она бросила мужа за два года до его смерти. Когда же она умерла (в сентябре 1970 г. на 76 году жизни), то три дня тело ее лежало в доме, но местные власти не давали разрешения на похороны Нины Николаевны в ограде, где были уже похоронены ее муж и ее мать. В отместку за спасение памяти выдающегося писателя его жена была брошена в яму на краю деревенского кладбища.
11 сентября
Сегодня на 77 году жизни умер Н. С. Хрущев — мудрый Иванушка-дурачок русской истории. Все допущенные им глупости или подлости — целина, попирание законов страны, уничтожение военно-морского флота, Венгрия 1956 года, Кубинский конфликт, Берлинская стена, издевательства над писателями и художниками и т. д и т. п. — будут забыты, но разоблачение Сталина сделает его лицом ИСТОРИЧЕСКИМ. Россия, одолеваемая подлецами, никогда не забудет этого прелестного дурака, одарившего ее мимолетной весной либеральных надежд.
14 сентября
Семен Липкин, поэт и переводчик (отличный!), рассказал сегодня. В Одессе в годы революции без конца менялись власти, шли грабежи, творились беззакония. Однажды молодой Липкин увидел, как по городу едет штейгер (коляска), в ней, несмотря на жару, стоит одетый во все черное человек в черном котелке, а его сопровождающие разбрасывают листовки с призывами к еврейским погромам. Человек в котелке был доктор Владимир Петрович Филатов, будущий академик, Герой Социалистического Труда и депутат Верховного Совета. Когда через много лет Липкин при встрече с Филатовым напомнил ему тот давний день в Одессе, академик, нимало не смутившись, ответил:
— Время было трудное, тяжелое. Мы искали выход…
22 сентября
Среди наиболее интересных лиц, встреченных в Коктебеле, — Юрий Данилович Гончаров, писатель из Воронежа и заведующий отделом прозы в журнале «Подъем». Он высок, мрачноват, говорит мало, на вид грубоват, да и в разговоре тоже, случается, прорывается в нем внук деревенского дьячка. Но мне он пришелся по душе. Был на войне, пишет о войне. Видит ее ужасы, глупость, грязь. Одна из книг (о Воронежской операции) так и называется «Неудача». Его вместе с Баклановым и Вас. Быковым специальным документом Комитета по печати клеймили за неправильное изображение войны. Гончаров пришел в журнал, чтобы дать людям правдивое слово. Воюет с начальством, с обкомом за каждого автора, за каждую строку. Ему уже намекнули, что тащит он в журнал не тех (есть такой термин) авторов. Он сказал мне, что разослал 150 писем к лучшим писателям страны с предложением сотрудничать в журнале. Назвал В. Войновича, Б. Балтера, Ф. Искандера, Битова, Конецкого. Но сейчас ему, очевидно, придется уходить из журнала — расход сил на борьбу огромен, а итоги ничтожны. Жаловался, что только что обком запретил печатать рассказ Битова, рассказ вынули уже из верстки. Гончаров мечтает о несбыточном: в нынешних условиях создать для настоящих писателей приют вроде "Нового мира". Но мечта эта безнадежна.
29 сентября
Звонил из Алма-Аты главный редактор «Простора» Михаил Петрович Шухов. "Мы теперь с Вами связаны навек. Мы столько перестрадали из-за Вас и с Вами, что считаем Вас своим. Пришлите нам какой-нибудь материал напечатаем непременно".
Звонок вроде ни к чему не обязывающий. Но в моей литературной жизни я вижу так мало ласки, что аж разомлел от радости. Действительно, после публикации повести "1000 дней академика Вавилова", «Простор» (№ 7, № 8, 1966 г.) мы перемучались немало вместе и порознь. Его трижды снимали с поста редактора, меня два года не печатали и поносили в официальных верхах. По существу, с этого и пошли все мои тяготы и провалы в редакционном мире. Но одновременно "1000 дней" дала и резонанс. Рецензия в «Тайме», в «Монд», пересказ в газетах и журналах Югославии, Чехословакии, Швейцарии, Австрии…
30 сентября
Галя Хомякова из ред. журнала «Звезда» рассказала: Солженицын еще в апреле прислал письмо в редакцию, предложив свой новый роман "Август четырнадцатого". Зав. редакции вскрыла конверт и передала письмо главному редактору. Там оно и кануло: редактор даже не ответил Солженицыну. Но примечательно другое: либералы, правдолюбцы из редакции, все они мои милые друзья, промолчали по этому поводу. Никто не рискнул даже спросить главного редактора Холопова, что за письмо он получил и что на него ответил. Интеллигенция…
