Александр Хургин - Комета Лоренца (сборник)
Закончив со столом, Марья сказала:
- В кухню.
Сеня с напарником взяли выварку за уши и понесли. В кухне Марья открыла холодильник и догрузила ее до краев и даже с верхом. То, что в выварку не поместилось, она вывернула в полиэтиленовый мешок для мусора.
- Поехали.
Мы вышли на улицу, к уткнувшемуся в палисадник "Трабанту". Кошка снова выразила свое крайнее недовольство моим поведением. Ей не хотелось передвигаться, ей хотелось лежать в спокойном тепле и ждать того, чему предстоит быть и чего никак нельзя миновать.
- Куда это ты собралась? - спросил я, пряча на груди кошку.
- Какая тебе разница? Везут - езжай, бьют - визжи.
- Это юмор? - сказал я.
Разницы мне действительно никакой не было. Сеня с напарником по имени Серега погрузили выварку и мешок в багажник "Трабанта", привязали крышку веревкой, чтобы она не хлопала при езде по выварке и от этого не согнулась, сели на заднее сидение. Я сел впереди, и "Трабант" рванул с места, чуть не встав на дыбы.
- Тебе как, жить не надоело? - спросила у меня Марья.
- У меня это сегодня уже спрашивали, - сказал я.
- А вам? - Марья обернулась к сидящим сзади.
- Нам - нет, - ответили ей сзади.
Сказав "это хорошо", она понеслась дальше не сбавляя скорости и не собираясь делать этого в ближайшем будущем. "Трабант" ревел двигателем, выл подшипниками, шумел шестеренками, но летел, рассекая своим угловатым телом воздух и оставлял в нем длинный разреженный тоннель. Трасса была пустой и темной, если не считать двух метелок света, которые мели асфальт перед сорвавшимся с цепи "Трабантом".
Мы сидели тихо, молча, глядя перед собой. Как гипсовые изваяния. Марья тоже замерла в кресле, побледнев от недостатка освещения и став похожей на старый советский манекен - только пошевеливала руль - вправо, влево, вправо, влево. Так продолжалось недолго. В какой-то момент она привалилась ко мне плечом, и машина, удивленно взвизгнув тормозами, свернула с трассы и потащилась строго перпендикулярно ей по ухабам, рытвинам, впадинам и подъемам.
- Полегче, - сказал Сеня, - не расплескай.
Что он имел в виду - выварку или то, что плескалось у него внутри, было неясно. Да и неважно.
Никогда не думал, что буквально в двух шагах от моего дома местность имеет такой пересеченный и такой заброшенный вид. Сейчас, в темноте, казалось, что мы едем не на паршивом германском автомобильчике прошлых десятилетий, а на каком-нибудь луноходе будущего. Тем более что всевозможных кратеров вокруг да около здесь никак не меньше, чем на Луне, Марсе и других мертвых планетах нашей несчастной солнечной системы. Марьин автомобиль чувствовал себя среди них, как Бог - преодолевал все препятствия, не буксовал, не глох, а честно и упрямо стремился к указанной Марьей цели. А мы, находясь внутри ее автомобиля и не имея возможности выбирать, стремились туда же. То есть цель нам была неизвестна, но мы к ней послушно стремились. И не замечали, что стремимся. Так всегда бывает, когда к цели тебя везут. Или ведут.
Первых собак я увидел в свете левой фары. Эта фара била дальше, чем правая, метров на десять. Собаки бежали нам навстречу, а попав в свет, стали тормозить, приседая на задние лапы. И вот уже свора бежит за нами следом. Сначала только слева от машины, потом и справа. Было похоже, что они нас окружают.
- Куда ты нас завезла? - спросил я. - У меня же кошка за пазухой.
- Кошкой больше, кошкой меньше, - сказала Марья. - Одна кошка погоды не делает.
- Не нравится мне это, - сказал я. - Меня собаки должны не любить. Потому что от меня всегда пахнет кошкой.
- Ты поэтому всегда в тяжелых ботинках?
- Поэтому. На крайний случай.
Марья сказала, что никакого крайнего случая на этот раз не предвидится, так как этим собакам абсолютно безразлично, чем от меня пахнет, а Сеня рассказал, что у них в Петровке есть аморальный ничейный пес, который живет интимной жизнью с кошкой председателя сельсовета. И делает он это без стеснения на глазах у всех и у самого председателя в том числе. Пока Сеня все это рассказывал, мы приехали. На какой-то пустырь. Посреди его стоял дом. А вся земля вокруг дома была покрыта собаками. Они лаяли. Но лаяли не зло. Скорее, они лаяли радостно. Я сидел в машине и смотрел на них. И выходить мне не хотелось. Хотя я очень скоро разглядел, что здесь полно не только собак. Здесь есть и кошки. И их много.
- Ну что, - сказала Марья, - пошли?
- Куда? - спросили мы все.
И Марья сказала:
- Правильно. Некуда нам идти. И спешить некуда. Подождем Петровича.
- Петрович - это у нас кто?
- Петрович - это Петрович. Хозяин территории.
Я еще раз осмотрел то, что Марья назвала территорией.
- И он здесь живет? Среди этих собак и кошек?
- Да, - сказала Марья. - Живет. - И сказала: - Почему тебя это удивляет? Разве жить можно только среди людей?
- Как раз среди людей можно с трудом, - сказал я.
- Вот и Петрович скорей всего так считает, - сказала Марья.
И Петрович вышел. Он был с ног до головы мятый сонный и удивленный. Очевидно, по ночам к нему мало кто приезжал. Петрович подошел, ежась и позевывая, и отодвигая лежащих на его пути животных ногами, постоял в тяжелом раздумье, заглянул в окно "Трабанта" и сказал:
- С приездом.
И сказал:
- Разгружать?
- Разгружай, - сказала Марья. - Пусть отпразднуют мой день рождения.
- Поздравляю, - сказал Петрович.
- Не за что, - сказала Марья.
Петрович обошел машину и начал отвязывать веревку от крышки багажника, Марья вышла к нему. За ней выбрался на пустырь Сеня. А я спросил у Сереги:
- Понравился вашей даме цветок?
Серега реагировал неадекватно:
- Какой даме? Какой цветок?
- Желтый, - сказал я. - В целлофановом кульке.
Серега открыл рот, посидел так, в ожидании слов, и когда они пришли, сказал:
- Ты кто? Здесь? Есть?
- А ты? - сказал я. - И, кстати, откуда у тебя этот шрам?
Серега провел рукой по щеке.
- Шрам - это случайность. Шрама почти не видно.
- Кому надо, тем видно.
- А кому надо? - спросил Серега.
- Ну мало ли, - сказал я, а Серега сказал:
- Выходим.
Выходить я не собирался. Я собирался переждать наш визит к Петровичу в машине. Кошка спала и снова, в который уже раз за сегодня, беспокоить ее было бы свинством. Ну, и обилие собак меня не радовало и не вдохновляло. Все-таки к собакам у меня существовало какое-то предубеждение. Возможно, врожденное. Мою мать, когда она была мною беременна, укусила бродячая собака. Отец собаку поймал, чтоб посмотреть - не бешеная ли она. Собака оказалась не бешеной, но голодной. И ее держали во дворе на привязи еще недели две. За это время она привыкла к месту и к кормежке, и когда отец ее отвязал, она никуда не ушла, а осталась жить явочным, так сказать, порядком. Впоследствии ей выстроили деревянную будку, и она прожила там всю свою собачью жизнь. А матери тогда уколов в живот делать не стали, чтобы не рисковать плодом (в смысле, ребенком) и таким образом мать сама рисковала заболеть бешенством. Естественно, вместе с не родившимся мной. А когда я все-таки благополучно родился и начал жить, меня мать этой собакой пугала. Мол, не будешь слушаться - придет собака и унесет тебя в собачью будку, и будешь там с нею жить до смерти. Я спрашивал:
- Без тебя?
Мать говорила:
- Без меня.
Я говорил:
- И без папы?
- И без папы, - говорила мать.
И я сразу становился, как шелковый.
Так что я ответил Сереге:
- Ты вылезай, а мы вас тут подождем.
Серега сказал:
- Кто это "мы" и сколько вас?
И я ему объяснил, что нас с кошкой двое.
- Ну ладно, - сказал Серега и полез из машины наружу.
А снаружи Петрович делил еду на порции и разносил их по пустырю. Собаки и кошки суетились вокруг него, подлизывались, но свалки не устраивали и драк тоже не устраивали. Марья взирала на дело рук своих издали и со стороны. Сеня и Серега стояли у машины и коротко переговаривались. Серега скажет два слова и Сеня скажет. Потом опять. Серега два слова и Сеня столько же (см. сноску. Если есть желание. А если нет - не см.). И сначала у меня возникло желание узнать, о чем можно говорить в таком ритме, потом это желание пропало. Наверно, потому, что внимание мое целиком переключилось на Марью. И думать я стал о ней же. В частности о том, что никогда она мне ничего не рассказывала ни об этом собачьем пустыре, ни о Петровиче, ни о кормлении зверей. И конечно, я не мог не подумать о том, сколько стоит одно такое кормление. Марья же явно кормила их неоднократно. Возможно, регулярно. Если судить по поведению собак и Петровича.
Что-то слишком много нового пришлось мне узнать о моей Марье за один-единственный, хотя и длинный вечер. И усомниться пришлось во многом. Даже в том, что она моя. Муж, день рождения, Сеня, Петрович. Представить себе Сеню и Марью в общей постели мне было достаточно трудно, и тем не менее умом я понимал, что, когда дело касается Марьи, все возможно и все реально. Почему-то же она исчезала, сделав вид, что обижена. И зачем нужно было рассказывать мне сказки о несуществующем муже и о том, что она хочет замуж за меня? Хотя... Может, и хочет. По-моему, она сама не знает, чего хочет, а когда узнает, оказывается, что хотела совсем другого.
