Александр Блок - Стрелец. Сборник № 1
В «Blast»-е наиболее имажистским является полуироническое, полуобразное стихотворение Поунда. «Перед сном». Приводим его в близкой передаче:
Вековые движения ласкают меня.Они ныряют и ласкают меня.Они трогательно трудятся на полезу мне,Они заботятся о моем финансовом благополучии.Копьеносица стоит тут же подле меня.Боги преисподней пекутся обо мне, о Аннуис!Твои спутники заодно с (баюкающими) движениями.С трогательной заботливостью они пекутся обо мнеВолнообразныеИх царство в боковых движениях.
Это стихотворение свидетельствует и о вкусе, и о непосредственном поэтическом чутье Эзры Поунда — но веде мы ждем, мы вправе ждать от него дерзновений и откровений. А любое стихотворение Свинборна еще с большей ритмичностью и лиризмом сливает индивидуальные эмоции и волю с движениями и жизнью космоса.
А когда Эзра Поунд хочет быть дерзновенным, ом теряет и присущую ему стильность. В «Monumentum acre etc» он бросает вызов тем, которые осуждают его в высокомерии, в том «что он слишком много взял на себя». Он говорит им, что все мелкое и смешное в нем забудется. «А вы» — грозит он враждебной толпе — «вы будете лежать в земле, и неизвестно, будет ли ваш тлен достаточно жирным удобрением, чтобы произросла из него трава на вашей могиле». Не стоило, казалось бы, писать манифесты о вихрях, чтобы романтично гордиться своим поэтическим призванием, да еще отругиваться в духе Золя. Нет, Поунд, провозгласивший царство «имажизма», только проповедник грядущих, «новых egos», а в своей поэзии никаких откровений он не дает. Как образец истинного «имажизма», полного соответствия его заданиям, сами проповедники «вортекса» приводят стихотворение одного из участников имажистской антологии, поэта (вернее, поэтессы) H. D. Вот оно:
Вздымись, море,Вздыми свои остроконечные сосны,Расплесни свои огромные мощные сосныНа наши скалы.Метни на нас свою зеленостьПокрой нас твоими прудами елей.
Это стихотворение программно выдержанное, все в образах, намеренно не разделенных на соотношения между включенными в них землей, стихией моря и человеком — и потому рождающее в воображении невыраженные эмоции трех отдельных, но слитых в картине миров. Тут есть поэтическая идея — но плодотворная ли, дерзновенная ли, отражающая ли нашу душу, или же просто новый оттенок виртуозности формы, новый вариант отживающего александризма?
Чтобы пронизать пространство вихрем и создать новые отвлеченности, нужны не ученые синтезы образов, а нужно освобождающее ответное слово смятенному миру. Если таким словом не был и футуризм, сбившийся на отражение коммерчески-завоевательных инстинктов буржуазной толпы, то не холодному (напрасно вортицисты так ополчились на солнценосный гольф-стрэм: солнца и так мало в англосаксонской крови), мудрящему над слитно-раздельными образами, имажизму сказать нужное нам слово, создать новые отвлеченности, признав все сущее хаосом для сотворения нового мира.
Есть еще и другие имажисты: Аллингтон, Флинт, а также Гелем (T. F. Hulme), полное собрание сочинений которого, т. е. счетом пять стихотворений, каждое в четыре пли в семь стихов, издано в виде приложения к книге Эзры Поунда «Ripostes». Но о всех них едва ли стоит и упоминать. Они совершенно бесцветны и — что уже кажется просто насмешкой над их собственными определениями своих задач — полны перепевов греческих мотивов. Уж если все дело в синтетичности и вместе с тем индивидуальности образов, то следовало бы хоть обладать воображением и создавать их — а не черпать их готовыми из забытого ими прошлого.
Пожалуй правы обличаемые Эзрой Поундом враги его: он слишком много взял на себя, возвестив о нарождении «новых egos». В Англии, no крайней мере, они еще не народились. Не достаточно еще действенными оказались проклятия вортицистов английскому климату, юмору, боязни быть смешным и т. д. Поэзия имажистов ничего яркого не дала — как не дали ничего нового их проклятия и благословения. Но теория «вихря в пространстве» и необходимость создать новые отвлеченности сама по себе плодотворная. Где же и когда она воплотится в творчестве, перестав быть только теорией и мечтой?
Уиндгэм Люис. Портрет англичанки
А. Вилькина
Буйный паж из «песен буржуазии»
Посв. Делоннэ
Ты ранил не символически.Ты ранил меня ножом.Я вела себя не героически,А как все себя в жизни ведем.
Пахли пряным на рынке овощи.Когда утром с другим я шла.Карета скорой помощиВ больницу меня повезла.
Я играла в любовь и в опасностиТо с буйным, то с кротким пажем.Ты, буйный, стал жертвой страстности.Ты ранил меня ножом.
Бенедикт Лившиц
Павловск
Во цвель прудов ползут откосы,А в портики — аквамарин,Иль плещется плащом курносыйВыпуклолобый паладин?..
О, как решительно и тугоЗавязан каждый из узловВ твоем саду, воитель кругаИ дон-Кишот прямых углов!
Еще уходит по ранжируСуконный бант на париках,А ты стремишь свою порфируВ сырую даль, в зеленый прах, —
Из розового павильона,Где слезы женские — вода,Следить, сошла ли с небосклонаТвоя мальтийская звезда.
И царедворцы верят фавну,Клевещущему в лоно звезд,Что прадеду неравен правнук,По гроб избравший белый крест.
Алексей Крученых
На удельной
Гвоздь в голову!Сам попросилПоложил ее на траву —Пусть простукает нарыв.
Раскрыл пасть— Там плюхался жирный карась —А тот говорит: нишкниИначе трудно попасть!
Слышу: крышку забивают громкоЯ скусил зубы— Карась нырнул под нёбо —Лежи, а то принудят родныеНе открывайся — ни крови… ни звука…
Кто помогал мне — не узнал сперва…Гвоздил в висок заржавленным здорово!Потом огляделся — моя жена!Пошла и долго смеясь рассказывала доктору
Залепили… поправился… вышел из больницыЖаль толькоОстался там китайчонокМой сын от китайской царицы
О. Розанова. Пристань
Алексей Ремизов
Россия в письмах
1. Грамотка. Письмо узорное
Дивны дела Твои, Господи! В Новгород-Северск привозила баба на базар рыбу, и случилось одному охотнику с удочками толочься по базару. День и ночь прорыбачил, и хотя бы какая сонная попалось, только приманку извел, вот он и задумал: — «С пустыми руками как возвращаться… Присмотрю-ка я себе на уху рыбки!» — дело то на посту было. А рыба у бабы — сом к ершу, привалит же такое счастье! — знатная рыба. Приторговал он себе рыбы, баба ему ершей в грамотку завернула, расплатился и пошел себе домой с покупкой, будто с ловом, — будет ему ужотко уха на славу!
А дома, положа удочки в сторонку, как развернул грамотку с ершами, и на ерша глаз — знатная рыба! — а пуще на грамотку: что за письмо, за узорное! Ершей на стол уху варить, а грамотку к себе взял, расправил, сушить положил.
Время к обиду пришло, ну, и уха! А по ухе на загладку за грамотку принялся — и так ее и сяк, и буквы наши, другое слово, как слово, а сложить не может — темная грамота. Вечером собрался к приятелю в гости, захватил и грамотку, а приятель-то книжный, на Ипатовской летописи трудился, — вынул ему грамотку, показывает.
— Откуда?
— Дивны дела Твои, Господи! Привозила баба на базар рыбу, — и рассказал все, как было.
— Эге, — говорит приятель. — да тут что-то про божественное.
И решили оба итти по утру на базар вместе, пытать бабу, откуда ей такое добро досталось, и нет ли где других листов подобных.
Так и сделали.
Явились на базар оба спозаранку, разыскали бабу с рыбой, да грамотку ей под нос:
— Откуда тебе, бабо, такое добро досталось?
— Бог послал! — ответила баба.
А много у нее таких листов было — большущая книга — и все извела под рыбу, ни листочка в запасе не осталось.
Ну, на нет и суда нет, с тем и ушли приятели с базара.
И с тех пор пошла ходить грамотка из рук в руки.
Из Новгород-Северска попала в Тифлис, из Тифлиса дошла и до Петрограда.
