Андрей Корф - Однажды в России
61. Он подумал о том, что придется еще и слезать. Ладони от этой мысли вспотели и пальцы заскользили по железу.
62. Он подумал о том, как будет ненавидеть себя потом, если слезет сейчас.
62. (продолжение) Он подумал об Ане - и снова полез наверх.
68. Мысли об Ане перестали помогать. Осталась только воля, собранная в кулак.
70. Ему очень захотелось жить. Он подумал о том, какую весну оставил под собой, далеко внизу. Как пели птицы и журчали ручьи. Как отовсюду пахло просыпающейся землей. Жить захотелось так, что карабкаться выше было уже незачем. Все главное, во главе с Анютой, осталось внизу. Мысль о том, что нужно спуститься, вызывала трусливую ненависть к себе, и он ничего не мог с собой поделать. И сам не понял, почему лезет дальше вверх.
73. Ушло все. Остались только двое: Ужас и Ветер. Тень Генки, распластавшись по ступенькам, позвала на помощь своего невидимого друга. Того неназванного, темного и всесильного, что приходил к нему во время поединков. Черного человека. Гена был хорошо знаком с ним и недавно научился вызывать усилием воли.
73. Он пришел, невидимый воин, по привычке зашторил Генкины глаза и надел на себя генкино тело, застегнув его на все пуговицы. Что было дальше, Генка не помнил.
84. Он пришел в себя в одиночестве. Невидимый помощник ушел из тела. И Генка понял, что сейчас упадет.
- Мама... - тихо позвал он. Ветер сорвал слово у него с губ и унес куда-то к Свалке.
Ничего уже не соображая, Генка уцепился за скобу одной рукой, второй снял с плеча ведро с краской и бросил его вниз. Потом кое-как пропустил длинный отцовский ремень под плечами и защелкнул пряжку через скобу. И только после этого у него потемнело в глазах...
По тревоге, поднятой Анютой, вызвали пожарных и скалолазов. Генку благополучно сняли двое спецов.
Ему удалось подняться до половины трубы. А что он собирался на ней делать, так никто и не узнал...
* * * - Ты, поди, каждый раз к новой бабе пристаешь! - Нникак нет, Ттттамара Михална... Один, ппонимаешь, ввсегда один. - Рассказывай. А подход имеешь, сразу видать. - Ннаш пподход пппростой. Я ввсех ллюдей ллюблю. - И меня, что ли? - А ввас, Тттамарочка, ббольше ддругих. - Нет, Ген, ты погляди, какие речи ведет, прохвост! За словом в карман не полезет, даром что заикается. - Это я с вввойны, ммадам. Ппришлось пповоевать на Ффинском ффронте. - Да ладно тебе заливать! Сколько тебе лет тогда было-то? Пять? Семь? - Ссыном пполка ббыл, Тттамармихална. У ппартизан, ззначится. - Во дает! Начитанный, поди. - Ннам ббез ппамяти ннельзя. А если ввсе зззабудешь - ппридумывай ппо ннновой. - И много насочинял? Сколько жен-то было? - Одна. - Как звали? - Ййувэжэдэ. Ййужно ввосточная жжелезная ддорога. - Ах вон оно что. Ну, и как тебе с ней жилось? С дорогой то? - А ттак жжилось, ччто ббез вводки нникак ннельзя. - Слышь, намекает, Ген. Наливай, что ли? - Запросто.
Гена разлил водку по стаканам, мимоходом удивившись тому, что Катин совершенно пуст. Подлил и туда. Катя сделала страдальческое лицо, но ничего не сказала. Она уже давно отложила книгу и внимательно слушала треп вокруг себя.
Поезд как будто приближался к долгому тоннелю. За окном по-осеннему быстро темнело.
* * * За окном темнело по-весеннему медленно.
Это было особенно заметно из актового зала, залитого светом люминесцентных ламп. Квадраты окон чернели на глазах, как листы фотобумаги, забытые в проявителе. По контрасту, в актовом зале кипела жизнь. Сюда набились не только десятиклассники, у которых сегодня был выпускной вечер, но и их домочадцы, а также праздная публика из младшеклассников, оставшихся на танцы. Зал был убран кумачовыми транспарантами. Бюст Ленина по случаю праздника был начищен до зеркального блеска и пускал зайчики по потолку. В президиуме сидели учителя, завуч и директор. СанСергеич пытался всячески скрыть, как сильно он пьян. Остальные делали вид, что не обращают на это внимания.
Вечер подходил к концу. Торжественно открытый Серафимой, он тронулся в путь, как испанский галеон с грузом золота из Картахены. Вскоре, по законам жанра, он был атакован аплодисментами и взят на абордаж зевками и перешептываниями. Теперь от торжественной обстановки не осталось и следа. Выпускники откровенно таращились друг на друга, балдея от новых костюмов и нарядных платьев. Родители гордо глядели на своих чад и ревниво - на чужих. Общий сквозняк умиления носился в опасной близости от ревматических поясниц бабушек и дедушек.
Позади остались выступления физички, математички, учителей по литературе и биологии. Отсмешил народ деревянный незлобивый военрук.
Подтянутый дядя Саша вытащил на сцену покрасневших Генку и Серегу, взял их руки, как рефери на ринге, и поднял обе вверх. За президиумом, на полке, стояли несколько кубков, завоеванных ребятами на соревнованиях. Анюта хлопала громче всех. Она была не просто хороша в своем новом платье. На нее больно было смотреть. Казалось, от нее исходит сияние. Много лет спустя Гена впервые увидит фильм "Унесенные ветром" и поймет, на кого была похожа Аня в тот вечер. А тогда он просто ощущал себя в нокдауне каждый раз, когда глядел на нее. Сам Генка был в простом костюме за 45 рублей и, если бы не спортивная, подтянутая фигура, выглядел бы совсем бледно.
Потом слово дали опоздавшему Александру Ивановичу. Он подошел к трибуне шаткой походкой и тяжело облокотился на поручни. Потом глотнул воды из стакана и поглядел на микрофон.
- Ребята, - сказал он и закашлялся.
Ребята притихли. Все любили Иваныча. Хоть он и не знал дату последнего съезда партии.
- Я завидую вам, ребята. По-хорошему завидую. Потому что завтра вы выходите в жизнь, которую вам повезло начинать в великой стране. Я историк. Моя работа - объяснить вам, чего вы вправе ждать от своего времени и своего общества. И я пытался это делать, как мог. А теперь скажу напоследок еще несколько слов.
Зал перестал перешептываться. Александр Иванович говорил не так, как другие. Он уже произнес несколько предложений, и ни в одном не прозвучало словосочетание "коммунистическая партия". Это вызвало невольное внимание.
- Итак, завтра для вас начинается новая жизнь. Человек - существо социальное. И Общество может направить личность в то русло, которое нужно ему. Обществу. Человек, который в одном веке мог бы применить мощь своего дара на поиски лекарства от недугов, в другую эпоху будет придумывать смертельные яды. Потому что его талант не может быть зарыт в землю. Будучи зарыт, он все равно пустит свои ростки. Иногда - полезные. Иногда сорные. Иногда - ядовитые. Но семя таланта никогда не погибает без следа в почве общества.
Александр Иванович глотнул воды и болезненно поморщился. Серафима глядела на него очень внимательно. Пожалуй, даже слишком.
- Я должен порадовать вас, ребята. Вы живете в стране, где талантам находится множество применений (Серафима благосклонно улыбнулась). Почему, спрошу я вас?
Александр Иванович сделал паузу и посмотрел в зал. Из зала, по старой привычке, потянулось несколько рук. Бойкая Маринка, председатель комитета комсомола школы, подскочила и звонко крикнула:
- Потому что мы живем в Советском Союзе! - Правильно. - сказал Александр Иванович и после долгой паузы добавил: Вы живете в последней Империи.
Серафима побагровела. Учителя дружно посмотрели на Иваныча, кроме дяди Саши, который опустил глаза. Директор заморгал и полез за платочком. Завуч поглядел на микрофон, как на кобру.
- Я не знаю, сколько ей еще суждено просуществовать. Надеюсь, на ваш век хватит. Если повезет, ее хватит и на век ваших детей. В последнее время мне, знаете ли, стали приходить в голову невеселые мысли...
Серафима встала, подошла к директору и начала шептать ему что-то на ухо. Александр Иванович, от которого не укрылась эта рокировка, поморщился.
- Но сейчас, - его голос окреп, - Вам все карты в руки. Тот из вас, кому суждено стать ученым, станет имперским ученым. Он будет оснащен прекрасной лабораторией. По первому требованию ему будут привозить образцы и из Якутских кимберлитовых трубок, и их Херсонских раскопов. Тот, кому суждено стать офицером, будет имперским офицером. Частью армии, равной которой нет во всем мире... Ну, а тот, кому выпадет стать учителем истории... Александр Иванович улыбнулся, не слишком весело, - тот, кому выпадет стать учителем истории, сможет с гордостью рассказывать ученикам о стране, в которой им повезло родиться... И единственное, о чем я молю Бога...
Серафима уже шла к трибуне, налившись краской...
- И единственное, о чем я молю Бога, так это о том, чтобы наша с вами Империя просуществовала дольше, чем выпало на долю ее предшественниц...
Зал молчал так, что было слышно, как у Серафимы скрипят зубы. Она подошла к Иванычу и взяла его под локоток своей мясницкой дланью. После этого сама влезла в микрофон и прогудела:
- Александр Иванович хочет показать нам на примере исторических аналогий, как непрочны были государства, рожденные в принципах частной собственности. И как стабильно будет ваше будущее, дорогие наши выпускники, на земле первого в мире коммунистического государства!
