Борис Лавренёв - Крушение республики Итль
– Что это? – спросил представитель Наутилии, отступив назад.
В сопровождавшей его свите произошло замешательство и волнение, но секунду спустя директор ликвидировал его.
– Не беспокойтесь, милорд! Этот человек однажды в пьяном угаре сказал своим товарищам, что он стоит за коммунистический строй. Хотя на следующее утро, отрезвившись, он немедленно раскаялся в своем безумии и, упав на колени, просил прощения за свой гнусный проступок, – его же товарищи, рабочие, извергли его из своей среды, несмотря на то что управление, снисходя к тяжелому семейному положению, и простило этого человека. Изгнанный из круга порядочных граждан, он окончательно опустился и дошел до зверского состояния. Снедаемый упреками совести, он живет, брошенный всеми, здесь, под вышкой, а управление дает пенсию его несчастной семье. Мы нарочно не убрали его, сэр, чтобы вы могли наглядно убедиться, как основная масса рабочих относится к коммунистическим агитаторам.
Лорд Орпингтон был потрясен, так как, несмотря на суровость характера, выработанную во время своих доблестных походов, он был человеком доброй души.
– Я просил бы вас, господин директор, помиловать этого бедняка. На него нельзя смотреть без слез!
– К сожалению, это зависит не от меня. Управление простило его, он несет кару по приговору общественного мнения. Но я полагаю, что рабочие, узнав о вашей доброте, сэр, исполнят ваше желание и снимут с него клеймо презрения.
Лорд Орпингтон вынул из бумажника крупную кредитку и подал лохматому отверженцу. Тот покачал головой, выругался и скрылся под вышку.
Главный директор предложил сэру Чарльзу в заключение осмотра поглядеть на центральный нефтесобирательный бассейн.
Сэр Чарльз двинулся в указанном направлении, главный директор задержался на минуту и, подозвав начальника охраны промыслов, сказал ему бешеным шепотом:
– Штраф, выговор в послужной список и немедленное увольнение! А этого мерзавца сегодня асе ночью через фронт.
И главный директор с добродушной улыбкой присоединился к гостю на берегу бассейна.
Зрелище, представившееся там взору лорда Орпингтона, произвело на него большее впечатление, чем все виденное до сих пор.
В огромном хранилище неподвижно, отливая по поверхности масляной радугой, лежала нефть. Ее черная масса вскипала по временам пузырьками газов, бурлила и шипела.
Лорд Орпингтон в волнении сжал руки, и ему показалось, что на поверхности этого озера нефти плавают тысячи, сотни тысяч радужных акций нефтяной компании. Они переливались веселыми красками, слепили глаза, а под ними густела, прессовалась черная масса, неодолимо тянувшая к себе.
Сэр Чарльз вздрогнул, поспешил отойти от бассейна и, отказавшись от предложенного завтрака под предлогом необходимости выслушать срочные политические доклады, уехал в Порто-Бланко.
Но и в вагоне нефтяной мираж не покидал его. Пышный ковер растительности, простиравшейся по сторонам пути, казался ему нефтяным океаном, подернутым сверху блестящим зеленым налетом эфирных масел, а дым сигары плавал в купе тяжелым облаком черной земной крови.
Он не мог отделаться от этого бредового состояния даже в доме президента Аткина, куда проехал с вокзала на званый обед, и хотя терраса благоухала магнолиями и гиацинтами, а развлекавшая его Лола овевала лорда Орпингтона веяниями «Безумной девственницы», ему чудилось, что и цветы, и прелестная дочь президента пахнут мазутом.
Эта галлюцинация была сильнее его воли. Даже налитое в бокалы драгоценное вино отдавало резким маслянистым привкусом, оно вспыхивало в крови, как нефть в дизеле, оно густело и застывало комками черного золота.
Сэр Чарльз с трудом понимал обращенные к нему фразы приветствий и тосты, отвечал на них невпопад, и присутствовавшие на обеде государственные мужи Итля решили, что генерал подавлен впечатлениями, произведенными на него богатствами недр республики.
И они были совершенно правы в своем заключении, хотя и пришли к нему путем других силлогизмов, чем сэр Чарльз.
После обеда, усевшись в кресло в углу террасы и задумчиво глядя на море, лорд Орпингтон задал президенту Аткину, со всей возможной дипломатичностью, интересовавший его вопрос, – какое общество или частное лицо является владельцем промыслов?
Но президент, несколько возбужденный от излишка тостов, произнесенных за столом, внезапно сказал с беспечной улыбкой:
– Не будем сегодня, милорд, удручать себя скучными материями. У нас есть народная мудрая поговорка: делу час – потехе остальное. Эта прекрасная инстинктивная мудрость нации является руководящим началом не только для отдельных граждан, но и основным принципом нашей демократии. Взгляните лучше, какой великолепный день, какими глубокими тонами играет наше родное море, как дышат роскошные цветы негой и томностью. Ах, милорд, наша природа зовет к любви, и как несчастны народы севера, не имеющие этой роскошной земли, этого животворящего солнца…
И прорвавшийся президент начал высоко поэтический гимн в честь своей родины и ее красот.
Лорд Орпингтон слушал довольно рассеянно, обескураженный неудачей своей попытки приблизиться вплотную к нефтяным делам.
Поведение президента казалось ему хитростью, дипломатической уловкой, и, только взглянув внимательно в возбужденно блестевшие и увлажненные глаза господина Аткина, он понял, что глава республики выпил лишнее и искренне охвачен поэтическим порывом.
В разгаре президентского вдохновения внимание сэра Чарльза было привлечено беззаботным смехом в саду под террасой и веселым собачьим лаем.
Он перегнулся через перила и не без удивления увидел забавную сцену.
На скамейке стояла Лола, похожая на сиреневого вечернего мотылька, и держала в руках коробку шоколадных конфет.
Она с хохотом выбирала конфеты и бросала их молодому человеку в белом фланелевом костюме, который стоял перед ней на четвереньках и с поразительной ловкостью ловил летевшие кусочки шоколада ртом.
Поймав конфету, он заливался радостным лаем, так похожим на настоящий лай фокстерьера, что сэр Орпингтон в первую минуту даже подумал, что в этой сцене участвует и настоящая собачонка.
Он перевел глаза на президента и спросил:
– Господин президент! Вы прекрасно рассказываете о красотах вашего отечества, но не будете ли вы любезны объяснить мне, кого это кормит ваша милая дочь таким оригинальным способом?
Президент Аткин, прерванный на самой вершине экстаза, подошел к перилам и заглянул вниз. Лицо его осветилось доброжелательной улыбкой.
– Ах, это бедняжка Макс! Лола всегда пробует над ним свои шалости.
– А кто этот Макс?
Президент сделал пренебрежительный жест.
– Это бедный молодой человек, жертва политической нетерпимости, принц Максимилиан Лейхтвейс. Он один из немногих оставшихся в живых потомков царствующего дома Ассора, все остальные с потрясающей жестокостью истреблены коммунистическими узурпаторами. Но в нашем демократическом отечестве он нашел убежище и живет спокойно, на небольшую пенсию, ассигнованную ему парламентом.
– По-видимому, очень милый и воспитанный юноша, – заметил вскользь сэр Чарльз.
– Да! Но, к сожалению, у него тут немножко пусто, – президент дотронулся до своего лба, – хотя это и исключает возможность каких бы то ни было реставрационных авантюр с его стороны. Он ухаживает за нашими девушками, очень любит танцы и проводит большую часть времени во второразрядных кабаре. Он в полном и беспрекословном подчинении у Лолы.
В это время принц, поймав конфету, поднял вверх голову, и сэр Чарльз увидел его лицо, одутловатое, с мелкими чертами, с бело-желтыми, как у маленьких детей, волосами. Глаза у него были мутно-синие, с покорным и глуповатым выражением.
– Очень милый юноша, – сказал вторично лорд Орпингтон и поднялся, прощаясь.
Выходя в вестибюль, он сказал своему флаг-лейтенанту:
– Я попрошу вас остаться здесь и переговорить с принцем Лейхтвейсом. Я желаю завтра видеть его на «Беззастенчивом» после наступления темноты. Кроме того, передайте ему вот эти кредитки. Бедный мальчик нуждается. Но… чтоб об этом ни одна душа не знала!
8. Мизинец Шехеразады
Загорелая рыбачка-ночь подкралась неясно и осторожно и мягко набросила на столицу республики, беспечно купавшуюся в закатной прозелени, синюю шелковую сеть.
Ветви деревьев, зашелестев, стряхнули с темной листвы тяжесть дневного жара и зашуршали приветом свежему бризу, идущему с моря.
Тесные, наклонные к набережной улицы заблестели радугами и пыланиями ночных огней, прошумели, как ливнем, человеческим говором, пролились струнным потоком и трепетом песен.
В эти часы, между вечером и ночью, часы, полнокровно налитые свежестью, медовыми вздохами магнолий и роз, песнями и любовью, население республики покидало стены домов и веселилось в тени аллей, на эспланаде набережной и в маленьких кабачках, открытые веранды которых дышали соблазнительными теплыми парами жарящейся баранины и кисловатого молодого вина.
