Александр Этерман - Роза ветров
"Француз и подданный французского короля (а люди той зловредной земли всегда выгадывают для своих и неспособны понять, что мир наше общее духовное отечество)..."
Заодно герои Эко диаметрально иначе, нежели герои Дрюона трактуют дейтельность римских пап, французских и германских монархов и так далее.
Определив таким образом характер отношений своих героев к дрюоновой исторической философии, Эко ставит нам изящную ловушку. Но прежде чем в нее попасться, приведем типичную цитату из высоколобых отзывов на книгу Эко.
Бразильский священник, один из главных представителей "теологии освобождения" Леонардо Бофф пишет:
"Это не только готическая история из жизни итальянского бенедиктинского монастыря ЬИЖ века. Бесспорно, автор использует все культурные реалии эпохи (с изобилием деталей и эрудиции), соблюдая велишайшую историческую точность."
Юрий Лотман пишет кратко и ясно:
"Исторический момент, к которому приурочено действие "Имени розы", определен в романе точно".
Точно то точно - буквально до дня, - да только правильно ли?
Вот чего начинает свой исторический экскурс и заодно роман наш друг Адсон:
"На то и избрали в 1314 году пять немецких государей во Франкфурте Людовика Баварского верховным повелителем империи... Через два года в Авиньоне был избран новый папа... и нарекся Иоанном XXII. Француз... он поддержал Филиппа Красивого против рыцарей-храмовников... все ради их сокровищ, кои папа-вероотступник с королем присвоили."
Прежде всего, это тягчайший и абсолютно не вынужденный анахронизм. Более того - совершенно неверный сюжет. Одно из важнейших событий целой эпохи, процесс тамплиеров, завершился 18 марта 1314 года сожжением Великого магистра ордена Жака де Молэ на костре. Папой римским был тогда еще Климент V, которого магистр проклял перед смертью вместе с королем. Он умер в апреле 1314 года, однако Иоанн XXII сменил его на авиньонском престоле только через два года. К тому времени короля Филиппа IV Красивого уже не было в живых: пораженный проклятием, он умер в ноябре все того же 1314 года, так что его соучастником Иоанн XXII быть никак не мог.
Все эти даты заимствованы нами, разумеется, из романов Дрюона, события которых датированы большей частью с точностью до дня - как и "Имя розы". На всякий случай мы их проверили по "Истории Франции" - только и всего.
Перепутать год гибели тамплиеров так же невозможно, как, скажем год Октябрьской революции - это ключевое событие первой половины XIV века. Вне всякого сомнения, Эко допустил эту серию ошибок нарочно. Или даже супернарочно. Ведь вот что он сам пишет:
"Почему действие датировано именно концом ноября 1327 года? Потому, что к декабрю Михаил Цезенский уже в Авиньоне. Вот что значит до конца обустроить мир исторического романа".
В самом деле: обустраивать - так до конца. Быть точным - так абсолютно. А если уж расходиться с Дрюоном - так во всем. В том числе, и в таблице умножения.
После этого с легкой руки Дрюона и начинают умирать один за другим монахи в обреченном на сожжение монастыре, пока от него не остались одни головешки, а девица, очаровавшая Адсона, по словам Эко, грозная, как целое войско, на наш взгляд, недурная пародия на Орлеанскую деву, не угодила в лапы святейшей инквизиции, и, по-видимому, на костер.
Действие "Имени розы" происходит на фоне предсказанного магистром развала великой Франции. Еще немного - и начнется Столетняя война, и Франция будет повергнута во прах. А пока что будем иметь в виду, что наш знакомец Иоанн XXII, черная тень которого простирается над романом Эко довольно-таки либеральный кардинал, посаженный на папский престол ни кем иным, как французским королем Филиппом V, сыном Красивого, и французские интересы до конца дней дествительно будут ему дороже любых других. Поэтому-то папского посланника охраняют в итальянском монастыре французские лучники, а в Рим приходится входить папским легатам, а не самому папе - он в это время с приятностию и абсолютно безвылазно сидел в Авиньоне. По существу, папский престол был заложником в руках французского короля. Освободят преемников Иоанна XXII только англичане, соотечественники Вильгельма Баскервильского, заодно, будущие еретики, наголову разгромившие французов в ходе Столетней войны. Не правда ли, забавная ирония судьбы?
Цитат из Дрюона - как прямых, так и косвенных - у Эко предостаточно. Но с нас довольно уже того, что у обоих авторов живо обсуждаются как неприятие корыстолюбивым Иоанном XXII концепции о бедности Иисуса Христа, так и его собственная еретическая теория о несуществовании в наше время рая и ада, из которой, между прочим, следовало, что наказание за грехи откладывается до Страшного суда. Действие "Имени розы" точно датируется концом ноября 1327 года. У Дрюона, также точно датирующего свои росказни, почти в то же самое время - в конце сентября 1327 года - разворачивается трагикомическая концовка истории английского короля Эдуарда II, точнее - его убиение.
Вообще-то мы стараемся соблюдать приличия, хотя бы на бумаге, но в данном случае просто невозможно не сделать исключение. Согласно Дрюону, сей король-гомосексуалист был убит, как бы выразиться помягче - через то самое место, которым грешил. Конкретнее - ему загнали раскаленный прут в задний проход. Самое интересное, что, опять же, согласно Дрюону, это событие сопровождалось выдающимся филологическим достижением, которое не могло оставить равнодушным ни одного семиотика: убийцам короля был послан приказ со знаменитым "Убить нельзя помиловать" - в латинском оригинале "Eduardum occidere nolite timere bonum est" (в нашем вульгарном переводе: "Эдуарда убить опасаться не доброе дело") - и, разумеется, не содержавший запятых. Не исключено, что гомосексуальной темой в "Имени розы" мы обязаны как раз королю Эдуарду.
Подводим итоги? Еще нет...
На самом деле, всего вышеизложенного вполне достаточно, чтобы выстроить довольно стройную теорию. В самом деле: Эко польстился на булгаковское "рукописи не горят" и российские литературные пожары, а то, глядишь, и на литературоведческие находки одной нашей гениальной знакомой, сообразил, что все это, см. Дрюона, не к добру, а к гибели имперских образований, и создал дивное попурри из разноязыких текстов, этакий рай для семиотика. В таком случае, "Имя розы" - это великолепная, одна из самых замечательных в истории литературы прозаических шуток.
Такая теория, безусловно, имела бы право на существование, если бы не одно обстоятельство. А именно: колоссальную, сравнимую только с булгаковской, роль в романе играет другой едва упомянутый нами прозаик Х.Борхес. Настолько большую, что его, как признает сам Эко, просто невозможно было не запихнуть непосредственно в роман. Гармоническое сочетание биографии с характером творчества привело к тому, что там, где, по авторскому замыслу, появляется библиотека, библиотекаря приходится ослеплять.
Воздействие Борхеса на "Имя розы" столь велико, что Эко ни на мгновение не готов примириться с мыслью о том, что оно, не дай Б-г может остаться незамеченным читателем. Незамеченным - значит, во многих случаях, не сработавшим. Поэтому булгаковские следы так и остаются следами, русскую и грузинскую темы даже исследователю приходится выуживать из толщи текста, а о наличие Борхеса в романе автор громогласно сообщает в послесловии. Жаль, конечно, ибо таким образом он грешит против правил структурной зашифровки, но нет худа без добра. Давайте посмотрим, в каких борхесовских грехах он считает необходимым признаться. Может быть, все не так уж скверно. То есть: если Булгаков был припрятан только для того, чтобы мы его нашли, то не с тем ли выпячен Борхес, чтобы сбить нас с толку?
И как же он выпячен:
"Все меня спрашивают, почему мой Хорхе и по виду, и по имени вылитый Борхес и почему Борхес у меня такой плохой. А я и сам не знаю. Мне нужен был слепец для охраны библиотеки. Я считал это выигрышной романной ситуацией. Но библиотека плюс слепец, как ни крути, равняется Борхес. В частности, потому, что долги нужно выплачивать. К тому же именно через испанские толкования и испанские миниатюры Апокалипсис завоевал средневековье. Но когда я сажал Хорхе в библиотеку, я еще не понимал, что он станет убийцей. Как принято выражаться, он дошел до этого сам... То есть писатель - пленник собственных предпосылок."
Что же мы тут имеем? Ненавязчивое признание: Хорхе - это Борхес. Все, дескать, спрашивают... Сам Эко пишет в том же послесловии, через две страницы, что вовсю пользовался "preteritio" - "умолчанием". Он приводит пример из Петрарки: "Молчи уж Цезарь, что ты долы полил..." Вот так и с Борхесом? Да нет - он обыгрывает сходство их имен просто до неприличия. Конкретно: на латиннице Борхеса зовут Jorge L. Borges. А монах Хорхе не просто Хорхе, Хорхе из Бургоса - был, вроде бы, такой испанский город. То есть Jorge of Burgos в доступном мне английском переводе. Более полное совпадение было бы просто неприличным.
