Камиль Зиганшин - Боцман
Все это время его дразнил и будоражил запах, заставлявший забыть всякую осмотрительность: из лабаза нестерпимо пахло лисами. Найдя их, Боцман с остервенением набросился и разодрал в клочья рыжие шубы с пышными хвостами. Затем та же участь постигла стянутые в пачки шкурки зайцев и белок. Вонючих норок, колонков и соболей брезгливый кот не тронул. Зато распотрашил коробки с тонкими длинными палочками и мелкими камешками. Потом разодрал куль со сладкими кристаллами, похожими на зернистый снег и переключился на мешки с белым, похожим на пыль, порошком. Куски мороженой лосятины не тронул - был сыт.
Завершив погром, удовлетворенный Боцман соскочил вниз и умчался в свою цитадель под прикрытием пурги, разгулявшейся на голом пространстве мари.
Жила проснулся поздно. Уже светало. Пурга утихла, но снега надуло до середины окошка, и он решил сделать передых: прежние следы замело, а новых еще все равно нет - зверьки отлеживаются, ждут, пока снег осядет, уплотнится.
Растянувшись на шкурах под двумя ватными одеялами, охотник курил махорку и в который раз радовался столь доброму участку. Уже одиннадцать лет он промышляет здесь, и всегда у него хватало пушнины и для плана, и для скупщиков еще столько же, а иной сезон и поболее припасено.
Прежде этот участок пустовал. Все отказывались от него. Говорили, что рядом с рекой куда удобней: продукты и снаряжение до ледостава прямона лодке завозить, по горам на себе не надо таскать. На самом же деле мужики страшились близости поганого места. Как-то, еще до войны, пытался промышлять здесь один отчаянный, да так и сгинул бесследно. Сойдясь с одним ловким скупщиком, Потап быстро сообразил, что сулит левая сверхплановая пушнина, но на прежнем участке взять ее было трудно и к тому же опасно - то и дело заходят соседи, да и охотовед за сезон раза два нагрянет с проверкой. Пораскинув мозгами, он сказал сам себе: "Или пан, или пропал",- и добавил: "Бог не выдаст - свинья не съест".
Новые охотничьи угодья в первый же сезон превзошли все ожидания. Через пять лет пройдоха-скупщик устроил ему в городе кооперативную квартиру. Правда, и ободрал он Жилу тогда до последнего хвостика, но квартира того стоила. Потом организовал самую дорогую модель "Жигулей". А вот с подземным гаражом сперва осечка вышла, но и это дело недавно поправилось. И теперь Жила, вот уже второй год, собирался рассчитаться с госпромхозом и пожить, наконец, в свое удовольствие, но каждый раз надвигались все новые и новые расходы, и надо было оставаться и опять тащиться в тайгу на промысел. Да и жалко было бросать хорошо обустроенные путики. К главной охотничьей магистрали - реке - Жила давно прорубил, расчистил тропу и по ней с осени завозил все необходимое для промысла.
В деревне про его городские дела кое-что прослышали и догадывались, откуда такие деньги. Некоторые, такие же деляги, стали метить на доходное место, убеждая начальство, что участки между охотниками надо чередовать мол, план всем одинаковый, а угодья разные. Но начальство не хотело нарываться на скандал с Жилой...
Время близилось к обеду. Охотник, поеживаясь, встал. Настрогал щепы от смоляка. Затопил печь, продавил в ведре корочку льда, налил в кастрюлю воды и поставил ее на плиту рядом с чайником. Потом расчистил площадку у двери зимовья, прокопал тропинку к лабазу.
Приставив лестницу, и забравшись наверх, он окаменел: пушнина - труды многих дней, была превращена в лохмотья, пересыпанные мукой, сухим молоком и сахаром.
Как же так? Что за напасть на мою голову? - убито прошептал он.
Разбирая остатки пушнины. Жила немного успокоился. Самое ценное соболя, норки, а главное, личный заказ скупщика - три выдры, были целы.
Кто мог так напакостить? - ломал голову промысловик.- Ни од
ному зверю по столбам сюда не влезть. Разве что медведь, но тот спит, да и лабаз не разрушен. Неужели?..- вспотев от этой мысли, он посмотрел в сторону Белых скал.
С этого дня в Жилу вселился суеверный, почти панический страх. Из зимовья не то что на охоту, даже за дровами или водой он выходил неохотно, с трудом преодолевая гнет кошмарных сцен, разыгрываемых воспаленным воображением. Ходил по лыжне, постоянно озираясь. Всюду: и в древесных наростах, и в причудливых изгибах стволов, и в разросшихся кустах, ему чудились затаившиеся оборотни. Он изводил патроны на любое подозрительное очертание, любое едва заметное движение, любой сомнительный звук.
Задерганные нервы были на грани срыва. Охотник давно подумывал о том, что надо бы сматываться, но упрямое желание возместить убытки пересиливало страх. Скрепя сердце, он все откладывал выход и не напрасно - пушная копилка быстро пополнялась.
Страх же все усиливался, не отпуская ни на минуту. В конце концов доведенный до отчаяния Жила наметил завершающие обходы, чтобы снять ловушки, рассторожить пасти. Начал он с Нижнего путика.
Шел тяжело, весь словно скованный ожиданием беды. Ружье не выпускал ни на секунду. Даже добычу из ловушки ухитрялся вынимать одной рукой и, как привороженный, все поглядывал на Белые скалы, уверенный, что беда нагрянет именно оттуда.
А когда налетел и завыл в старых дуплах ураганный ветер, он уже не сомневался в неотвратимости расплаты за покушение на покой этих мест. Темные деревья, казалось, задвигались, угрожающе скрипя, замахали ветвями лапами. Напряженное состояние последних дней достигло предела и Жила совершенно потерял самообладание. В этот момент одна улежавшаяся снежная глыба, сорвавшись с толстого сука, пронеслась прямо перед его носом и чуть не выбила из рук ружье. Охотник сжался от ужаса, попятился, прилип спиной к стволу и, широко раскрыв глаза, оцепенело уставился на... разлохмаченный шлейф дыма. Вид быстро несущихся со стороны ключа черных клубов медленно выводил Жилу из парализованного состояния. Когда до него, наконец, дошло, что может так дымить, он, позабыв обо всем, помчался к стану. На бегу пытался вспомнить, хорошо ли закрыл поддувало, убрал ли от печки смолистые щепки. Наконец, весь мокрый взлетел на увал, откуда хорошо видно зимушку и, о ужас, - на ее месте бесновался красный венец пламени.
Жила, с разрывающим нутро воем, упал на снег и забился в истерике. Он был сражен не столько видом полыхавшего зимовья (Черт с ним - все равно больше не охотиться), сколько сознанием того, что вот так глупо сгорели все его труды - опасаясь повторного налета на лабаз, Жила перенес пухлые связки пушнины в зимовье...
Рысь, во время очередного визита к Рыжебородому, обнаружила на месте его логова черный круг земли с железной покореженной печкой посередине, да обледенелую топанину следов. Одинокая колея уходила к поселению людей.
Боцман, конечно, не знал, какая именно трагедия постигла его врага, но даже ему было ясно, что тот лишился логова и покинул это место. Боцман был удовлетворен, но теперь ему не давал покоя вопрос: "Куда же ушел Рыжебородый? Может, он где-то поблизости?" Озабоченный кот направился по следу.
Парная колея тянулась по широко прорубленной тропе вдоль подножья отрогов почти прямо, не углубляясь в распадки. На второй день пути кот перевалил по затяжному тягуну на противоположный от Белых скал склон Главного хребта. Здесь тропа Рыжебородого слилась с тропами других промысловиков и вилась хорошо накатанной дорогой по берегу торосистой, изъеденной промоинами реки, то приближаясь, то удаляясь от ее русла.
Эти места Боцману были знакомы: если сделать вверх по течению еще один переход, то можно выйти прямо к поселению людей, в котором его лечил добрый Крючконос.
Дальше кот не пошел. Сомнений не осталось - враг покинул окрестности Белых скал.
И в самом деле, ни весной, ни летом никто не нарушал покоя и великолепия здешних мест. Боцман вольно жил в царстве Белых скал, ощущая себя самой важной частью этого светлого, прекрасного мира.
Боцман иногда проходил по главной тропе Рыжебородого и с удовольствием отмечал, что она потихоньку зарастает и освежается лишь оленьими да медвежьими следами.
Как-то в один из душных июльских дней кот тихо посапывал на обдуваемой ветерком вершине останца и не видел, что разбросанные по горизонту тучи сошлись в обнимку и, разрастаясь, незаметно пожирают небесную синь. По мере приближения к Белым скалам они проседали от зреющей в них грозной силы все ниже и ниже.
Проснувшись, кот заметил перемену в погоде и, поскольку не хотел мокнуть, припустил к своему сухому логову, но...
Налетевшая тугим шквалом гроза догнала и накрыла его густой завесой воды. Слепящая стрела молнии с оглушительным треском вонзилась в излом каменной плиты совсем рядом. Перепуганный кот сиганул вниз. Прямо перед ним ударил еще более мощный разряд и вскоре молнии, скрещиваясь, били со всех сторон почти беспрестанно. Казалось, скалы заходили ходуном.
Кот, вздрагивая от каждого удара и почти оглохнув от невообразимого грохота, судорожно заметался по залитым потоками воды глыбам. Поскользнувшись, он угодил в узкий разлом, а когда выкарабкался из него наверх, вспышка нестерпимо белого света обожгла глаза, и он провалился в черноту.
