Берта Исла - Хавьер Мариас
Между тем Томас уже начал отчаиваться. Хотя и терпел, не давая своему отчаянию выплеснуться наружу, как терпят те, кто попал в плен или взят в заложники и ждет освобождения, не зная, наступит ли заветный час. Когда рядом не было дочки, когда она была в детском саду или спала, он с тяжелым чувством считал часы. Мирное спокойствие, серость, монотонность, умеренность, ощущение собственной бесполезности, пребывание на задворках и оторванность от того, что движет миром, от всего важного, а также мысли о том, что без него, как оказалось, можно обойтись и его можно кем-то заменить, – все это мучило Тома и разъедало ему душу. Он не обманывал себя и знал, что наступит день, когда придется окончательно уйти в отставку, как ушли многие его товарищи, как ушли все его предшественники со времен сэра Мэнсфилда Камминга[57], то есть с 1909 года, и что день этот недалек, жизнь в подполье изнашивает тело и душу, разрушает личность, но вместе с тем она вызывает зависимость, поэтому мало кто способен с легкостью, в два счета отказаться от нее. Да, он устал и, только остановившись, понял, до какой степени устал. И тем не менее он все еще чувствовал себя молодым: сорок лет – ерунда для большинства профессий. Во всяком случае, он отгонял от себя мысль, что нынешнее его отстранение от дел в силу самых серьезных причин окажется окончательным. Он был слишком предан своей работе, чтобы смириться с приказом уйти насовсем. Но пока подобный приказ его не настиг, хотя время равнодушно текло и утекало, а значит, он мог позволить себе помечтать о том, как покинет этот город и возвратится в строй. Даже если придется засесть в кабинете, разрабатывая стратегии и тактики, как наверняка все чаще используют Тупру. Не самый плохой вариант – планировать операции, хотя после падения Берлинской стены в 1989-м и распада Советского Союза в 1991-м их стало заметно меньше. И некоторые сотрудники МИ-6 остались отчасти не у дел, поэтому они предлагали свои услуги частному бизнесу, мультинациональным компаниям, политическим партиям и крупным иностранным фирмам. А вот Том пропустил эти исторические события, засев в приютившем его городе, он огорчался и утешал себя мыслью, что в какой-то мере тоже приложил к переменам руку, хотя кто же теперь о его роли вспомнит?
Только однажды за все бесконечное время спокойной и стабильной провинциальной жизни в голове у него вспыхнул сигнал тревоги. Это случилось в самом начале, еще до знакомства с Мэг, когда никто и подумать не мог ни о падении Стены, ни о распаде СССР. В школу явилась женщина и стала наводить справки о мистере Джеймсе Роуленде (именно так теперь звали Томаса, и кое-кому было позволено называть его Джимом, но, разумеется, не ученикам, поскольку в те времена неуместная фамильярность еще не была в ходу). Он вел урок, и привратник сказал ей, что не имеет права прерывать занятия. Но сразу после этого урока начался следующий. Между тем незнакомка хотела непременно увидеть Роуленда, и привратник все-таки подошел к классной комнате на перемене, когда одни школьники выходили оттуда, а другие входили, и сообщил учителю, что внизу, у него в привратницкой, его дожидается женщина, которая не желает уходить, хоть он и просил ее зайти попозже.
– А она не назвала своего имени? – спросил Том, вернее, мистер Роуленд.
– Понимаете, в чем дело, сначала она представилась как Вера Какая-то-там. Я не понял, поскольку фамилия у нее иностранная. И говорит она с акцентом.
– С каким именно?
– Понятия не имею, мистер Роуленд. Я в таких вещах не разбираюсь. А так как фамилии я не разобрал, добавила, что теперь она миссис Роуленд. А я-то думал, что вы не женаты, уж простите меня, мистер Роуленд.
– Нет, Билл, я не женат. Не беспокойтесь.
– Значит, это не ваша жена?
– Конечно нет. Так что не извиняйтесь. А как она выглядит? Какого возраста?
– Лет тридцати. И одета достаточно хорошо для иностранки. Я хочу сказать, что она не похожа на тех мигранток, которые к нам приезжают. Но и дамой ее вроде как не назовешь, вы понимаете, о чем я. – На самом деле он использовал слово ladylike, которое скорее следовало бы перевести как “утонченная”.
– А еще?
– Не знаю. Такими иногда бывают актрисы или дикторши с телевидения, что-то в таком вот роде. Хотя я, само собой, ни одной из них, кроме как на экране, ни разу не видал… Вся из себя сильно надушенная, моя каморка теперь на несколько дней пропахла. Но не думайте, пахнет от женщины хорошо. Крепковато, но хорошо. – Он сказал это так, словно перекладывал всю ответственность на мистера Роуленда. – Так что мне ей сказать? Чтобы подождала еще час? Только не хочется мне, чтобы она сидела там у меня на табуретке. И не знаю, о чем с ней можно говорить. Я, разумеется, уступлю ей свой стул…
– Нет. Скажите, что я уже ушел и больше сегодня в школу не вернусь.
– Точно? Она, кажется, решила во что бы то ни стало увидеть вас именно сегодня.
– Точно. Думаю, это какая-то ошибка. Она, наверное, перепутала меня с каким-то другим Роулендом.
Эта фамилия редкой не была, хотя встречалась и не слишком часто. В Лондоне в телефонной книге было около тридцати Роулендов, в Оксфорде – шесть или семь. Поэтому я и выбрал ее для себя: какой-нибудь Смит или Браун в итоге выглядели бы менее естественно.
– Простите, мистер Роуленд, это, конечно, не мое дело, но, может, лучше вам объясниться с ней самому?
– Нет, сегодня у
