Врачу: исцелись сам! - Владимир Сергеевич Митрофанов
Был еще такой одноклассник Саша Игумнов. Реально талантливый человек. Еще в школе он великолепно рисовал, хотел стать художником, но почему-то поступил в училище подводного плавания имени Ленинского Комсомола, закончил его и много лет служил на атомной подводной лодке. Однажды у них на лодке случилась серьезная авария, и ее с огромным трудом притащили на базу. Командир и его заместитель даже получили Героя, но больше из экипажа никто ничего не получил, даже медалей. В другой раз на лодке, прямо в рубке управления случился пожар, с которым они с трудом справились сами, но не сообщили о нем на базу, потому что по этому случаю неизбежно были бы сделаны оргвыводы – без этого в армии просто не бывает, и звездочки точно слетели бы. Хотели сразу вернуться домой и там починиться окончательно, однако неожиданно получили приказ: без захода на базу идти на учения, а к ним зачем-то была послана комиссия. За самое короткое время следы пожара были наскоро замазаны краской, завешены, а членов комиссии с первых их шагов на подводном крейсере начали поить спиртом. Был еще один эпизод, когда, будучи замечательным рисовальщиком, он выпустил юмористическую стенную газету, где изобразил девушку топ-лесс, причем спиной к зрителю и там же нарисовал глядящего на ее в бинокль морячка. Газета была усмотрена каким-то гнусным типом из политуправления, и вдруг пошел дикий хай, что на лодке "при попустительстве" происходит чуть ли не умышленное разложение коллектива. Газету эту тут же изъяли, повезли в штаб, а Игумнову реально грозила потеря звездочки. Спас положение какой-то адмирал из штаба, который, поглядев на рисунок, расхохотался и сказал: "Вы что, сдурели, это же полная ерунда. Отстаньте от человека!" Было удивительно и чудесно, что среди привычных тупых дуболомов оказался хоть один человек с мозгами. Эта непреодолимая, даже какая-то нарочитая тупость начальников была, пожалуй, самая страшная и, увы, наверно, вечная черта армии, в которой он служил.
Игумнов был спокойным человеком, с ненавязчивым ироничным юмором. Характером он напоминал Борискову его родного дядю Колю. Дядя Коля всю жизнь был шпионом за границей, и будто бы даже какое-то работал под прикрытием в Америке, но там его раскрыли. Родственникам сказали, что он умер при исполнении служебных обязанностей и даже соорудили ему могилу, где он и был похоронен позже, когда умер по-настоящему. Борисков мало что знал о его жизни, известно было, что он еще сколько-то времени работал в Японии, и там его снова раскрыли американцы, и его оттуда вывозили на нашем танкере. Когда дядя Коля уже был в отставке, он жил в Петербурге и под Вырицей у него была дача. Он был совершенно лысым, ходил всегда в кепке, сам был небольшого роста. Как-то они с его родным младшим братом, дядей Васей, в противоположность ему огромным детиной под два метра ростом, ехали на последней электричке на дачу. В вагон, как это водится по выходным, влезла подвыпившая компания с гитарами, стали орать песни. Оба дяди, вместо того, чтобы перейти в другой вагон или сидеть молча, конечно же, сделали замечание. Те полезли в драку. Первым вступил в бой, конечно же, дядя Вася – как самый большой, – и ему здорово досталось, и тогда вступил дядя Коля. Уже через несколько минут хулиганы умоляли их отпустить и выкатились из вагона на следующей остановке. Борискову и сейчас становилось смешно, когда он вспоминал, в каком виде дядья тогда приехали и к ним: мрачный дядя Вася с синяками под обоими глазами, с распухшим лицом, а рядом как всегда улыбающийся (западная привычка) дядя Коля в своей неизменной кепочке и без каких-либо видимых повреждений. Как-то он приехал уже к Борисковым на дачу в мае, привез хороший коньяк, закуску, попросил: "Давай, Серега, сядем-ка в саду, не хочу я в доме. Ящики какие-нибудь придумай, или табуретки…" Они устроились под цветущими яблонями, хорошо посидели, осыпаемые белыми лепестками. Это был последний раз, когда Борисков видел дядю Колю. Дядя Коля был двоюродным братом отца Борискова. Виктоша его просто обожала.
А года два назад на том же кладбище, где теперь лежал Геныч, только с другого края хоронили еще одного одноклассника Вовку Талызина. Парень был далеко не отличник, хулиганистый, но по жизни человек очень хороший. Жил он в деревне Покровке недалеко от города и каждый день ездил в школу и из школы на автобусе по проездной карточке. Борисков уже потом во взрослой жизни много раз проезжал эту деревню на машине – ехать оттуда до города было всего-то минут десять, – а тогда казалось, что Вовка живет очень далеко. У них там, в деревне, был сельский клуб под стандартным названием "Колос", где в будни иногда показывали кино, а по субботам были танцы, на которых происходили жесточайшие драки. Отлупленных выносили за руки и за ноги и тут же складывали, или же скидывали их в заросли крапивы и полыни за клубом. Но главные бои развертывались сразу после окончания танцев на ближайших улицах – выяснялись отношения. Это было что-то вроде традиционного местного спорта. Борисков с Талызиным всегда были в дружеских отношениях, но сразу после школы пути их разошлись. Борисков только однажды его случайно встретил где-то в стельку пьяного.
Потом знакомый мент рассказал, как все было с Вовкой, то есть, как эксперт все описал в деле. Они – Вовка с приятелями – сидели у него дома за столом, пили, затем отчего-то разругались, и один ткнул Вовку вилкой в горло. Вовка и боли поначалу не почувствовал по пьянке, рукой отбил – четыре глубокие царапины засочились кровью. Он вскочил, пытался убежать от них – все пятки у него были в крови. Потом они его свалили на пол, прыгнули ногами со стола на лицо и проломили переносицу.
Года три назад однажды позвонил другой товарищ по школьному детству Коля Мандрыкин. Вот он действительно попал в страшную историю. Его дочку, учившуюся на первом курсе института и
