Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Варгас Льоса
— Но Рамфис — не политик, он ненавидит политику, и вы это знаете, доктор Балагер.
— Рамфис — очень умный человек и обожал отца. Он не сможет отказаться от роли, которую Родина на него возлагает. Мы его убедим.
Генерал Гарсиа Трухильо смотрел на него с симпатией.
— Вы можете рассчитывать на меня во всем, сеньор президент.
— Доминиканцы узнают, что сегодня ночью вы спасли Республику, — повторил Балагер, провожая его к двери. — Вы, генерал, чрезвычайно ответственный человек. Сан-Исидро — самая важная военная база страны, и потому от вас зависит сохранность порядка. Если что — звоните мне, я приказал, чтобы с вами меня соединяли в первую очередь.
Епископ Рейлли, по-видимому, пережил страшные часы в лапах у calies. Разодранное одеяние было в грязи, глубокие морщины залегли на изможденном лице, с которого еще не сошло выражение ужаса. Он держался прямо и молчал. С достоинством выслушал извинения и объяснения президента Республики и даже попытался улыбнуться, когда благодарил его за освобождение:
— Простите им, сеньор президент, ибо они не ведают, что творят.
В этот момент отворилась дверь и — с автоматом в руках, потный и со взглядом, затуманенным страхом и бешенством, — в кабинет ворвался генерал Роман. Президент мгновенно понял, что если не возьмет инициативу в свои руки, то этот примат начнет стрелять. — О, монсеньор, смотрите, кто пришел.
Он горячо поблагодарил военного министра за то, что он пришел принести извинения от имени вооруженных сил епископу Сан-Хуан-де-ла-Магуана по поводу недоразумения, жертвой которого тот стал. Генерал Роман с дурацким выражением лица застыл посреди кабинета и только хлопал глазами, слипшимися, как будто он только что проснулся. Не промолвив ни слова, он в конце концов протянул руку епископу, сбитому с толку не меньше, чем сам генерал. Президент проводил монсеньора Рейлли до двери.
Когда он вернулся к своему столу, Пупо Роман завопил:
— Вам следует объясниться. Что вы о себе вообразили, сеньор Балагер, — и тряс у него перед носом своим автоматом.
Президент стоял, невозмутимо глядя ему в глаза. И чувствовал на лице невидимый дождь — генерал брызгал слюной. Пожалуй, бесноватый уже не решится стрелять. Разрядившись оскорблениями и сквернословием вперемежку с бессвязными фразами, Роман замолк. Он стоял все на том же месте и сопел. Мягко и уважительно президент посоветовал ему взять себя в руки. В эти минуты глава вооруженных сил должен подавать пример уравновешенности. Несмотря на все оскорбления и угрозы, он готов помочь ему, если он в этом нуждается. Генерала Романа снова прорвало полубредовой тирадой, из которой стало ясно, что он отдал приказ казнить в Виктории заключенных Сегундо Имберта и Папито Санчеса за соучастие в убийстве Хозяина. Балагер не хотел слушать дальше столь опасные откровения. И, не говоря ни слова, вышел из кабинета. Сомнений не оставалось: Роман имеет отношение к убийству Генералиссимуса. Ничем иным его иррациональное поведение объяснить нельзя.
Он вернулся в приемную. Обнаружен труп Трухильо в багажнике машины в гараже генерала Хуана Томаса Диаса. Никогда уже за всю свою долгую жизнь доктор Балагер не забудет растерянности, слез и выражения сиротства, потерянности и отчаяния на лицах военных и гражданских, когда прошитый пулями, окровавленный труп с развороченным лицом — пулей ему снесло подбородок — положили в банкетном зале дворца на голый стол, за которым несколько часов назад потчевали Саймона и Дороти Гиттлеманов, и принялись раздевать его и обмывать, чтобы команда врачей затем исследовала останки и привела их в надлежащий вид. Самое большое впечатление на него произвела реакция вдовы. Донья Мария Мартинес смотрела на мертвое тело, как загипнотизированная, стоя очень прямо в туфлях на высокой платформе, словно на ходулях. Покрасневшие глаза были широко раскрыты, но она не плакала. И вдруг прорычала, взмахнув руками:
— Мстить! Мстить! Убить их всех!
Доктор Балагер поспешил обнять ее за плечи. Она не стряхнула его руки. Он слышал, как она глубоко дышит и сопит. Время от времени по ее телу пробегала дрожь.
— Они заплатят за это, они заплатят, — повторяла она.
— Мы перевернем небо и землю, но так и будет, донья Мария, — шепнул он ей на ухо.
И в этот момент сердце подсказало: сейчас, именно сейчас он должен закрепить то, чего уже сумел добиться у Высокочтимой Дамы, потом будет поздно.
Ласково сжав ее руку, словно желая увести от зрелища, заставляющего ее страдать, он повел донью Марию Мартинес в соседний салон. Убедившись, что они одни, закрыл дверь.
— Донья Мария, вы — женщина исключительно сильная, — сказал он с чувством. — И поэтому я осмеливаюсь в эти скорбные минуты тревожить ваше горе делом, которое может показаться вам неуместным. Но это не так. Я делаю это из восхищения и любви к вам. Сядьте, пожалуйста.
Круглое лицо Высокочтимой Дамы глядело на него с недоверием. Он улыбнулся ей опечаленно. Бесцеремонно донимать ее практическими заботами, когда ее дух обуян страшным горем. Но что ждет в будущем? Разве впереди у доньи Марии не долгая жизнь? Кто знает, что может случиться после такой страшной катастрофы? Необходимо принять меры предосторожности, думая о будущем. Неблагодарность народов известна еще со времен предательства Христа Иудой. Страна будет оплакивать Трухильо и негодовать на убийц сейчас. А останется ли она и завтра верной памяти Хозяина? А если восторжествует недовольство, эта национальная болезнь? Он не хочет напрасно отнимать у нее время. А потому перейдет к делу. Донья Мария должна себя обеспечить, спасти от любой случайности законное состояние, приобретенное стараниями семьи Трухильо, которая, не надо этого забывать, так потрудилась на благо доминиканского народа. И сделать это необходимо до того, как политические перемены установят в этом плане препятствия. Доктор Балагер посоветовал бы обсудить этот вопрос с сенатором Энри Чириносом, уполномоченным по делам принадлежащих семье предприятий, и посмотреть, какая часть состояния может быть немедленно переведена за границу без больших потерь. Пока еще это можно проделать в абсолютной тайне. Президент Республики может давать разрешение на такого рода операции — перевод доминиканских песо в иностранную валюту через Центральный банк, например, — но как знать, станет ли это возможно позднее. Генералиссимус, будучи в высшей степени щепетильным, всегда был против подобных переводов. Придерживаться этой политики в данных обстоятельствах было бы, прошу прощения за выражение, неразумно. Это его дружеский совет, продиктованный преданностью и любовью.
Высокочтимая Дама слушала его молча,
