Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне
Возлияния подземным богам производятся медом. Отсюда противоположение меда как символа смерти и желчи как символа жизни (страсть несет смерть душе, а горечь призывает ее к жизни). Наконец, те души, что готовятся к воплощению, называются пчелами.
Воск – хранилище меда, является символом пластической материи, из которой строится физическое тело. Поэтому в античной и средневековой магии так называемые «порчи» – envoutements производились при посредстве воскового изображения того лица, против которого было обращено заклинание. Логика черной магии учила воздействовать на дух посредством того лика, в который он заключен. Форма являлась путем к сущности. Воск считался наиболее подходящим материалом для изготовления этого подобия лика. И то, что совершалось над восковым изображением, испытывал тот, чей лик был похищен, в своем физическом теле.
Поэтому, вручая Лаодамии восковое изображение Протесилая, Афродита говорит:
«Для всех воск, а для тебя утешительный дар. – Твой Протесилай. Долгие ночи он будет твой и насладишься ласками и негой. И с воском в блаженном восторге забвения истает твое тело. Мирами владеющая, первая из верховных Мойр, тебя, Лаодамия, обрекла я на великий восторг любви, побеждающий смерть. Сожгу тебя, сожгу в блаженном пламени восторга и любви. И непорочная Психея придет в объятия небесного жениха».
– В мире мертвых, в царстве Аида – Протесилай, – говорит Лаодамия.
«В царстве Аида только тень Протесилая, – а он, светлокудрый, правит путь в небесах»…
* * *Трагедия продолжает развиваться одновременно на земле – в царстве ликов, и в подземном мире – царстве теней. Лаодамия тоскует над восковой статуей. Подруги ее устраивают около нее ночное радение – очистительные обряды. Сад наполнен плачущими женами. Их неистовые движения разрывают ткани одежды. Мелькают все чаще обнаженные тела. Объятья и поцелуи перемежаются с ударами ветвей, которыми они хлещут друг друга в нарастающем экстазе.
Свирельные вопли Лаодамии, сопровождаемые далекими отзвуками флейты и кимвал, доносятся сверху в царство Аида и с непреодолимою властью призывают Протесилая. Слышны заклинания Лаодамии:
«Заклинаю воском – даром мудрых пчел – вас, невидимые боги, дайте мне Протесилая моего. Один час – приветить, второй час – насладиться, третий час – расстаться: только три часа. О, Персефона, ты помнишь златокудрого бога, ты знаешь, чья сила в тающем воске! Я смешаю вино и мед в глубокой чаше из воска и пришлю тебе с моим Протесилаем». Три часа дарованы Персефоной Протесилаю. Гермес вводит его в пустынный сад, который только что еще оглашался кликами менад:
– Дверь не замкнута. Но тебе не переступить порога, если тебя не впустит Лаодамия. Стучись. Проси приюта.
Наступает самое жуткое место трагедии. Лаодамия, склоненная перед восковым изображением, оживленным ее любовью, узнает за дверями голос Протесилая, и ужас охватывает ее.
– Уйди, обманчивый призрак. Не пугай меня. Мой Протесилай со мною. Из воска я воздвигла его, в него перелила свою душу и сочетала с душой Протесилая. Ночной, неведомый, сокройся. Из воска возлюбленный мой.
Но заклинание, раз произнесенное, имеет силу неотвратную.
– Ласки ты расточаешь моему идолу, – говорит Протесилай: – так много любви и вожделения вложено в этот воск, что не мог я и во владениях Аида не почувствовать твоих ласк.
– Не смею ослушаться. Боюсь открыть двери. Темно. Холодно. Одежды чьи-то. Разбросали. Ушли нагие. Мы звали? Чаровали? Докликались, дозвались, и он пришел.
– Из сырой земли возник я. Из области покоя и неподвижных снов пришел я к тебе в страну вечного Сгорания.
С воплем бросается Лаодамия к Протесилаю и уводит его к себе. Утром Акает – отец Лаодамии, который хочет выдать ее замуж, видит сквозь дверь ее в объятиях ночного гостя. Отуманенным призраком выходит к нему Протесилай.
Происходит диалог между жизнью и тенью, между имеющим лик и утратившим его.
– Из Аидова царства вышел я…
– Так ты мертвец… До брака взял ее и после смерти хочешь владеть ею, ненасытный.
– Неразрывными узами любви связана она со мной. Долгие ночи сгорала она, как воск.
– Противны богам и нечестивы речи твои. Лаодамия невеста Протагора. Ты же пленник Аида. Твои возвращения не нужны людям и страшны им.
– Разве неведома тебе власть отживших!
– Жизнь-то, говорят, посильнее; вот ты умер, а мы делаем, что хотим, и не спрашиваем, любо ли тебе это. Тень и останется тенью И уже легким призраком ты стоишь, и уже с туманом слились одежды твои, и сквозь тебя мерцают очертания деревьев. Филаке нужен царь, а Лаодамии муж. Тебе-то что: никакой ныне не имеешь нужды – тебе бы только обниматься с милой на досуге, – а нам, живым, нужно думать о доме и о городе.
Протесилай исчезает, сливаясь с резкими дневными тенями. Три часа прошли. Акает приказывает сломать и сжечь восковое изображение Протесилая. И в то время, как воск тает в огне, Лаодамия умирает. Она сама несет Персефоне глубокую восковую чашу, полную вином и медом, – себя. Хор поет:
«Слава тебе, Афродита! Над смертью торжествуешь ты, небесная, и в пламенном дыхании твоем тает земная жизнь, как воск!
Светлою завесой от Востока закрывается сцена. Завеса чистая и белая – ясная смерть».
* * *Мертвенным классическим совершенством веет и от замысла, и от строгой простоты этой трагедии. Как послушный, гибкий воск, гнется русская речь под руками ваятеля. Это законченность священной чаши, из которой подобает производить возлияние только подземным богам. На лице самого поэта надета золотая маска.
Евгений Аничков. Символизм «Заложников жизни» Федора Сологуба*
Странная мысль отожествить первую апокрифическую жену Адама, Лилит, с ненасытной мечтой – Дульцинеей!
В прологе к «Победе смерти» являлась Дульцинея в образе простой девушки Альдонсы и напрасно требовала, чтобы ее увенчали король и поэт. Не достигла. Тогда зачаровала она и короля, и поэта, и королеву Ортруду вместе с влюбленным в нее пажом, усыпила их и заставила смотреть на представление, где дочь ее Альгиста ворвалась хитростью в чертог короля Хлодевега, отстранив его законную жену Берту, родившую чахлого Карла.
Правда, тут та же неудача. «Опять зрелище остается зрелищем и не становится мистерией». Еще раз не удался замысел мечты – Дульцинеи: король вернулся к своей законной жене, прогнал Альгисту, хотя и научился ее любить. И вновь та же самая кара – закаменеть должны король и королева, но голос издали провозглашает, что мечта когда-нибудь да победит: «Увенчают красоту и низвергнут безобразие». Прост и понятен символический смысл этих образов. Это романтический призыв к мечте, хотя и разбиваемой косной жизнью, но вновь и вновь возрождающейся для воплощений и подвигов, для новой борьбы с каменеющей косностью. Прекрасной Дульцинее приходится влачить недостойное существование девушки Альдонсы, хитрить, быть отверженной; увы, такова правда, и отсюда пессимистический горький смысл символов: «Смертью побеждаешь любовь, – любовь и смерть – одно». Романтики признают, что символ прекрасен.
Но вот теперь оказывается, что романтическая Дульцинея – не что иное, как апокрифическая жена Адама – Лилит. Она первая жена человека. Как это так? Когда Дульцинея или дочь ее Альгиста врывается в события жизни, ей суждено становиться незаконной женой, не женой, а любовницей; она должна заставить короля расстаться с законной своей супругой ради нее. Тут, конечно, сходство с Лилит: Адам, полюбив Лилит, в сущности, заранее изменил Еве. Ведь постояннная-то его жена – Ева и, стало быть, с Лилит было лишь похождение, временное, незаконное увлечение. Это так. Но неужели Лилит – мечта, художество, романтика? Почему так? Неужели любовь Евы – такое же моральное падение, как любовь короля к изменяющей ему с пажом супруге? Какой он разрушительный для супружеской верности, – этот странный символизм! Неладно что-то. Беспокойно. Робеют умы положительные и традиционные.
И недоумевала публика, глядевшая зачарованными глазами на словно сказочную, совсем новую сцену Александрийского театра, на которой эти кудесники, Головин и Мейерхольд, водворили «Заложников жизни». Все там было по-другому и по-небывалому, а та мораль, которую всегда прежде всего воспринимает от всякого художественного произведения публика, показалась самой рискованной. Дульцинея-Лилит исполнила такую обязанность, что упаси Боже! Полюбили друг друга мальчик и девочка, до того полюбили, что, когда их родители запретили им стать женихом и невестой, даже хотели отравиться. Но после обошлось, и мальчик стал студентом, окончил курс, занялся весьма успешно делами в качестве строителя, нажил капитал и построил себе превосходный дом; а девочка в это время стала красавицей, вышла замуж за нелюбимого человека, потому что он был богат, и превосходно жила на радость родителям. Так в течение всех актов были мальчик и девочка «заложниками жизни»; они все готовились жить. Сама жизнь была для них впереди и начнется, лишь когда опустится занавес. Жизнь эта будет состоять в том, что они наконец сойдутся. Они победили. Теперь кончилось заложничество. Ничто не мешает их счастью. Катя бросит мужа и детей и придет в богатый, для нее построенный дом. Вот молодцы, вот практики жизни. Только чуть грустью веет от их последних слов о предстоящем счастье.
