Виктория Токарева - Рассказы и повести
- Почему гражданка сама не явилась? - подозрительно прищурился Зомби. - Почему действует через третьих лиц? Через посредников?
Дюк хотел объяснить, что он не посредник, а талисман. Но тогда Зомби и его заподозрил бы в подлоге собственной личности, и это было бы в какой-то степени правдой.
Зазвонил телефон.
- Хренюк слушает, - сказал Зомби.
Дюк поверил, что паспорта действительно нельзя исправлять, иначе Зомби написал бы себе другую, более романтическую фамилию, связанную с пейзажем: Рощин, например, или Озеров, или Костров. А то - Хренюк...
- Я щас, - пообещал Дюк. Сдернул со стола паспорт Аэлиты и, не оглядываясь, пошел из комнаты.
Вышел в коридор. Стены в коридоре были покрашены бежевой краской, а стулья и скамейки - коричневой.
Дюк рванул по коридору. Бежево-коричневая полоса скользнула по боковому зрению. Выскочил на улицу. Огляделся по сторонам и брызнул куда-то вбок, через трамвайную линию. Нырнул в подземный переход, вынырнул на другой стороне, против магазина "Культтовары".
Зашел в магазин, нарочито беспечно сунув в руки в карманы и насвистывая мотив. Такое поведение казалось ему наиболее естественным. Дюк бросил взгляд в окошко, ожидая увидеть погоню и свистки. Но никто за ним не бежал и не свистал. Пешеходы шли по тротуару, озабоченные своими проблемами - такими далекими от проблем Дюка. Машины грамотно ехали по проезжей части, останавливаясь у светофора.
Дюк подумал: чтобы выглядеть в магазине естественно, надо что-то купить. Ведь именно за этим сюда и приходят.
- Покажите мне ручку, пожалуйста, - попросил Дюк.
Молодая продавщица, накрашенная, как на сцене, глядя выше головы Дюка, положила на прилавок три образца ручек и, не дожидаясь, какую он выберет, отошла в музыкальный отдел. Стала болтать с продавщицей из музыкального отдела - тоже молодой и накрашенной. У обеих был такой вид, будто в магазин должен кто-то прийти и они боятся его пропустить.
Ручки были дорогие и не могли пригодиться Дюку, потому что он писал шариковыми за тридцать пять копеек. Но все же он макнул одну ручку в синие чернила и написал на бумажке "Маша". Перо было жесткое. Таким пером хорошо заполнять похвальные грамоты каллиграфическим почерком - случалось такое в его жизни. Или подделывать документы. Такого в его жизни не бывало.
Дюк представил себе, как в три часа придет Аэлита.
Посмотрит на него своими хрустальными глазами и скажет: "А я в тебя верила".
Дюк раскрыл спасенный паспорт, посмотрел на марсианское лицо Аэлиты, с тонким, каким-то светящимся овалом. Потом перевернул страничку, увидел ее год рождения: 1940. Последний нуль был немножко недоразвитым. Дюк взял другую ручку, на которой не было следов синих чернил. Окунул в черную тушь, стоящую тут же. Завесил руку над нулем, потом опустил и подставил под нулем аккуратную черную лапку. Получилась девятка. Она смотрелась немножко беременной в сравнении с первой, но все же это была именно девятка, и ничто другое. Теперь год рождения был - 1949.
Продавщица вернулась к Дюку и спросила:
- Будешь брать?
- Вот эту, - показал Дюк.
- Семь пятьдесят, - сказала продавщица и положила ручку в пластмассовый футляр.
- Извините, пожалуйста, я не вижу. Какой здесь год рождения? - спросил Дюк и подвинул продавщице раскрытый паспорт.
- Тысяча девятьсот сорок девятый, - равнодушно ответила продавщица и посмотрела на дверь. Ничто не вызывало в ней сомнения.
Дюк спрятал паспорт в карман. Заплатил за ручку последнюю десятку и вышел на улицу.
До дома было недалеко. Он отправился пешком.
Спокойно шел, сунув руки в карманы, ни о чем не сожалея. Он знал, что теперь Аэлита будет счастлива всю оставшуюся жизнь. И так мало для этого надо: тоненькую черную лапку под нулем.
До трех часов оставался еще час.
Стоять в парадном было скучно. В пустую квартиру идти не хотелось.
Дюк сел в садике перед домом. Раскинул руки вдоль скамейки, поднял лицо к небу. Он любил разомкнутые пространства и любил сидеть вот так, раскинув руки, лицом к небу, как бы обнимая этот мир, вместе со всеми, временно пришедшими в него и навсегда ушедшими. Куда?
Он не заметил, как подошла Аэлита, поэтому ее лицо с большими глазами возникло внезапно.
- Я пораньше пришла, - сказала Аэлита.
- И я пораньше пришел, - ответил Дюк.
Аэлита села на краешек лавочки, не сводя с Дюка тревожных глаз.
- На десять лет не вышло, - извинился Дюк. - Только на девять.
Он протянул ей паспорт.
Аэлита раскрыла, вцепившись глазами в страничку.
Потом вскинула их на Дюка, и он увидел, как в ней р-раз!
- туго выстрелило солнце.
- Будете на одни год старше, - сказал Дюк. - Это нормально!
- Все... - выдохнула Аэлита. - Теперь я молода! Мне тридцать один год!
Она поднялась с лавочки. И помолодела прямо на глазах у Дюка. Он увидел, как она распрямилась, стерла с себя пыль, вернее, некоторую запыленность времен.
И засверкала, как новый лакированный рояль, с которого сняли чехол.
- Я знала, что так получится, - сказала Аэлита, щурясь от грядущих перспектив.
- Откуда вы знали?
- А иначе и быть не могло. Разве могло быть иначе?
Дюк пожал плечом. Он знал, как могло быть и как есть на самом деле.
- Будь счастлив, талисман! - попросила Аэлита. - Не забудь про себя.
- Ладно, - пообещал Дюк. - Не забуду.
Она улыбнулась сквозь слезы. Видимо, счастье действовало, как перегрузка, и мучило ее. Улыбнулась и пошла из садика. У нее была впереди долгая счастливая жизнь. И она устремилась в эту новую жизнь. А Дюк остался в прежней. На лавочке.
Когда он обернулся, Аэлиты уже не было. Он даже не узнал, как ее зовут. И откуда она приехала? И кто она такая? Да и была ли она вообще?
Но в кармане лежала новая дорогая ручка со следами черной засохшей туши на жестком пере.
Значит, все-таки была...
Вечером из Ленинграда вернулась мама.
Увидела сломанный диван и сказала:
- Ну, слава богу! Теперь мебель поменяю. А то живем как беженцы. Не дом, а караван-сарай.
Она привезла в подарок Дюку альбом для марок, хотя Дюк вот уже год как марки не собирал. А мама, оказывается, не заметила. Она вообще последнее время стала невнимательна, и Дюк заподозрил: не завелся ли у нее какой-нибудь амур с несовременным лицом на десять лет моложе или ровесник. В этом случае большая часть маминой любви перепадет ему, а Дюку останутся огрызки. И он заранее ненавидел этого амура и маму вместе с ним.
Дюк ходил по квартире хмурый и подозрительный, как бизон в джунглях, но мама ничего не замечала. На нее навалилась куча хозяйственных дел. Она стирала белье, запускала в производство обед и носилась между ванной, кухней и телефоном, который победно-звеняще призывал ее из внешнего мира. Мама спешила на зов, сильно топоча, вытирая на ходу руки, и Дюк всякий раз подозревал, что это звонит амур и процесс кражи уже начался или может начаться каждую секунду.
Наконец мама заметила его настроение и спросила:
- Ты чего?
- Ничего, - ответил, вернее, не ответил Дюк. - Не выспался.
Он улегся спать в половине десятого, но заснуть не мог, потому что вдруг понял, он обречен. Аэлиту засекут довольно скоро, может быть в ЗАГСе, куда она предъявит фальшивый паспорт. Ей зададут несколько вопросов, на которые она, естественно, ответит. И Дюка посадят в тюрьму по статье 241/17. В камеру придет Хренюк и скажет: "Я тебя предупреждал. Ты знал. Значит, ты совершил умышленную подделку документа, чем подорвал паспортную систему, которая является частью системы вообще. Значит, ты государственный преступник".
Шпагу над ним, как над Чернышевским, конечно, не сломают, а просто пошлют в тюрьму вместе с ворами и взяточниками. Правда, можно и в тюрьме остаться человеком. Но поскольку Дюк - нуль, пустое место, то он и там не завоюет авторитета, и ему достанется самая тяжелая и унизительная работа. Например, чистить бочку картошки в ледяной воде.
Дик услышал, как кто-то взвыл, а потом вдруг сообразил, что это его собственный вой. Взрывная волна страха выкинула его из постели, выбила из комнаты и кинула к маме. Мама уже засыпала. Дюк забился к ней под одеяло, стал выть потише, обвывая ее волосы и лицо.
- Ну что ты, талисманчик мой? - мама нежным, сильным движением отвела его волосы, стала целовать в теплый овечкин лобик. - Уже большой, а совсем маленький.
Он был действительно совсем маленьким для нее. Так же пугался и плакал, так же ел, слегка брезгливо складывая губы. От него так же пахло сеном и парным молоком. Как от ягненка.
- Ну что с тобой? Что? Что? - спрашивала мама, плавясь от нежности.
И Дюк понял, что нет и не будет никакого амура. Мама никогда не выйдет замуж, а он никогда не женится. Они всю жизнь будут вместе и не отдадут на сторону ни грамма любви.
Мама грела губами его лицо. Ее любовь перетекала в Дюка, и он чувствовал себя защищенным, как зверек в норке возле теплого материнского живота.
