В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием - Юрий Бенцианович Окунев
Книга с фотографией Аделины на задней обложке была на английском языке; из ее вычурного названия, которое я затруднился бы перевести на русский, я понял только одно — это о Достоевском. Дарственная надпись была в стиле автора: «Дорогому Игорю Уварову — несбыточной мечте многих дам — от одной из них, получившей от него в крае вечной мерзлоты в качестве подарка такой мощный заряд „достоевщины“, что полыхает до сих пор…» Я спросил Витю, как Аделина выглядит. Он помялся: «Не такая уже молодая, но… красивая». А потом добавил: «Папа, мне показалось, что она не замужем». Игорь как в воду глядел, мы с Аделиной начали встречаться и у меня в квартире, и у нее… Как-то обсуждали мой гражданский статус в Америке, и Аделина сказала: «Знаешь, Уваров… хватит дурака валять — женись на мне и получай гражданство, как муж американки. Я тебе делаю предложение. О сыне тоже подумай… Не будь дураком, Уваров, у тебя со мной будет минимум семейных обязательств, сам знаешь. Если хочешь, можешь жить отдельно — чудикам наш пионерский привет». Я задал ей только один, но дурацкий вопрос: «Ты поедешь со мной в кругосветное путешествие, если я женюсь на тебе?» Ответ Аделины вполне устроил меня, хотя был он отнюдь не подобострастным: «Постараюсь, чтобы „сбылась мечта идиота“ — поеду с тобой на Фиджи». В итоге, к своему собственному удивлению, я сдался без сопротивления, может быть, еще и потому, что Витя очень одобрил это и сказал мне почти словами Аделины, что, мол, не будь дураком, папа, такая красивая женщина… Вопреки своим привычкам, мне вдруг не захотелось жить отдельно, и мы купили большую квартиру на двадцатом этаже прямо на берегу Гудзона с нью-джерсийской стороны — с балкона открывался весь Манхэттен.
Так протекала теперь моя жизнь в Америке. Джошуа Саймон играл в ней возрастающую роль. Мы теперь часто переписывались по электронной почте, я обсуждал с ним все проблемы, возникавшие в процессе освоения его разработки. По телефону мы общались реже — мне всё еще трудно было на лету воспринимать английскую речь. Джошуа, как я понял, с подачи Арона предложил мне написать совместно книгу по новейшим радиосистемам, я послал ему отредактированный Аделиной план книги, и он принял его с небольшими правками — дело пошло. Джошуа жил в районе Сан-Диего вблизи от места работы. Он сам, по его словам, не любил путешествовать и пригласил нас приехать к нему в Калифорнию. «Мы должны наконец встретиться лицом к лицу, я приглашаю вас, Игорь, с женой остановиться в моем доме», — так я перевел его приглашение. Договорились, что мы приедем примерно через месяц-два, уточнив всё заранее по электронной почте. Однако поездку пришлось отложить… Непредвиденные обстоятельства выбили меня из привычной колеи — прошлое заявило о себе самым неожиданным образом, прошлое предъявило мне свой старый счет и бросило новый вызов…
Всё случилось, когда Витя пригласил меня с Аделиной на премьеру оперы «Мадам Баттерфляй» в «Метрополитен». Аделина была в тот вечер занята, и я пошел на премьеру один. Витя работал тогда с группой операторов над фильмом об этом театре с упором на интернациональный состав его солистов. Он сказал, что в главной роли выступает сопрано из России — это ее дебют на самой известной в мире сцене. В Советском Союзе опера Джакомо Пуччини шла под названием «Чио-Чио-Сан» — я слушал ее несколько раз. Это одна из моих любимых опер — трехактный страстный монолог любящей женщины, в котором все остальные действующие лица присутствуют лишь постольку поскольку, то есть для создания надлежащего фона. В программе было сказано, что в роли Баттерфляй дебютирует русская певица Светлана Однолько родом из «сибирской глубинки», выпускница Санкт-Петербургской консерватории и солистка Мариинского театра. Далее перечислялись партии оперного репертуара, спетые ею в ряде известных европейских театров. Это всё, что я успел узнать об исполнительнице главной роли до подъема занавеса. В первом акте после довольно скучного начала русская солистка внезапно придала действию динамику, но, как мне показалось, сама оставалась несколько скованной вплоть до финальной сцены с великолепным любовным дуэтом Баттерфляй и Пинкертона. Вы, конечно, знаете, что у слушателя классической оперы не бывает среднего состояния — опера либо захватывает до конца так, что «комок в горле» и летишь вместе с каждым извивом музыки, либо оставляет настолько равнодушным, что думаешь о чем-то постороннем. Финал первого акта захватил меня целиком и уже не отпускал до самого трагического конца оперы. У Однолько был великолепный сильный голос — сопрано с насыщенным и объемным звучанием низких нот, как у меццо-сопрано. Она была красива, хорошо сложена, а главное — с первого своего появления заставила зрителя поверить в тот образ, который лепила. Я ждал с нетерпением второго акта, в котором Баттерфляй не покидает сцену, а главное — поет знаменитую центральную арию всей оперы с мелодией невыразимой словами красоты. Там и текст прекрасный, но что значат даже самые поэтические слова без той мелодии… Русская пела по-итальянски о том, что в один ясный и желанный день она увидит дымок в туманной дали моря, а потом белый прекрасный корабль войдет в гавань и привезет ее любимого. Но она не побежит навстречу, а будет ждать его, притаившись на склоне холма. Напряженность мелодии и голоса нарастают:
Вот маленькою точкой там, смотри же,
Один вдруг отделился, спешит сюда, всё ближе.
Кто идет? Кто идет? Сузуки, угадай.
Кто зовет? Кто зовет — «Баттерфляй, Баттерфляй!»
И вдруг мелодия изнутри порывисто взрывается, и голос покорной и нежной Баттерфляй звучит с такими силой и страстью, что ее призрачная мечта, кажется, вот-вот сбудется:
А сердце рвется,
Не выдержит оно такого счастья…
Я был еще под впечатлением этой чудесной музыки и бури оваций, устроенной темпераментными нью-йоркскими меломанами русской певице, когда в ложу зашел Витя и сказал, что может немедленно познакомить меня с ней. Не в меру взволнованный, я чувствовал себя ведомым какой-то
