Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

Почти потеряв рассудок от страха, от еще не понятой, холодящей грудь радости, Станеев с диким грохотом опрокинул табурет, дунул на бегу в лампу, не погасил, но не заметил этого и, подскочив к нарам, облапил Раису, бестолково ткнувшись губами где-то возле маленького ее уха, и заглотил ртом жестковатую вьющуюся прядку.

– Какой же ты мальчик, Юра! Совсем еще мальчик! – на величавом, властном, смягченном сочувствием лице мелькнула жалость, которую Станеев принял за желание.

Солнце выкатилось как раз напротив окошка. Края темного неба расправили морщины, заголубели. Всю ночь молчавший лес стряхнул с себя сонную одурь, загомонил, закачал ветками, уронив на посеребренные папоротники отпавшие иглы, листья, капли тяжелой росы. Курья, отразив в волне красное веселое солнце и слинявший в солнечном свете месяц, осторожно вывела их на середину, спугнув дремавшую щуку, и целеустремленно потекла к морю. А солнце и месяц выплясывали на волне, то проваливаясь, то взлетая на гребень. Берег еще курился туманом, был тих, беспечально-задумчив и вдруг ухнул обвалом, переполошив выбравшихся из гнезда стрижей. Они заверещали, забили крыльями и отлетели на безопасное расстояние. Лишь один, старый, с помятым хвостом, спланировал на крышу и принялся выклевывать из хвоста крошки глины. Отклевавшись, он перелетел на конек и, вытянув шейку, начал осматриваться. Посреди двора лежал лось. На его хребте хозяйничала сорока, прыгала, вертелась по сторонам, трещала, всем сообщая, как удачлива она в промысле и как велика ее добыча. Зверь жил еще, и стриж тут же обвинил сороку в хвастливости. Болтунье было не до него, она упивалась собою и трещала на весь свет, расписывая свою удачу. Стриж знал, что сороку теперь не остановить, будет стрекотать без умолку, пока не прогонят, но сам прогнать ее не отваживался, лишь перелетел поближе к зверю. Нижняя губа лося была обиженно вытянута; передняя левая нога выше колена была иссечена дробью, правую, неловко подвернутую под брюхо, задело как раз подле копыта. Стриж осмелел и пристроился у лося на голове, промеж пробившейся куцей лопатки. Сорока подскочила к стрижу, закричала и принялась позорить на весь лес. Неприлично обругав ее, стриж улетел. Он уж над рекою носился среди стаи своих сородичей, а болтунья все еще стрекотала, рассказывая всем, как этот маленький жулик хотел поживиться ее добычей.

Утро стучалось во все окна. А в домике спали – мужчина на лавке, женщина – в мешке, на нарах. Из лесу, осторожно оглядевшись, выбрел грустный Буран, прогнал сороку и, разбудив лаем Раису, принялся облизывать кровь с раненых Филькиных ног. Раиса натянула на себя платье, стараясь не шуметь, открыла шкаф. В шкафу, помимо двух фотографий, в маленькой нише лежали две общих тетрадки. Раиса открыла одну из них, не удержалась и стала читать. «Социология наслаждений». Ого! – название заинтриговало. Она перелистнула страницу и прочитала первую фразу: «Рим погиб от излишеств...» Любопытно! Надо будет почитать...

Закрыв тетрадку, сунула фотографию в сумочку и вдруг испуганно вскрикнула: сзади, неслышно подкравшись, ее стиснул Станеев.

– Ага, попалась!

– Ты подсматривал? Ай-ай-ай!

– Так ведь и ты кое-что подсматривала.

– Женщине простительно. Все мы любопытны, как сороки. Что это за сочинение?

– Начал реферат, да погас. Пороху мало.

– Тема модная. Теперь все говорят: «Секс и религия», «Секс и политика».

– Я не о том, – слегка смутившись, возразил Станеев. – Наслаждения могут быть разными: работа, увлечения, борьба...

– Скажи, Юра, ты сильный? – спросила она. Станеев споткнулся на полуслове.

– Не знаю, нет. Пожалуй, нет.

– Вот время, а? Сильные-то куда подевались? Ответь мне, Юра! Ты же философию изучал...

– Теперь не изучаю, – спрятался в личину Станеев, нацепив дурашливую, растерянную улыбку.

– Почему же ты бросил свою диссертацию?

– Кому она нужна, Рая?

– Знаешь, называй меня лучше... Раисой Сергеевной. – Станеев отпрянул, сраженный ее издевкой. Раиса разъяснила, чтоб не оставалось сомнений: – Как воспитательницу в детском садике. Тебе же воспитательница нужна...

– Не злись, – выдержав долгую, мучительную паузу, вымолвил наконец он. – Я понимаю, отчего ты злишься. Но борца из меня не выйдет.

– Ну и живи тут... со своими зверюшками, – глухо сказала Раиса и, оттолкнув его, надела плащ. – Живи... больше, пожалуй, не увидимся.

– Что ж, значит, не судьба, – Станеев, только что мечтавший, как хорошо было бы, если б с ним жила эта сильная умная женщина, мысленно посмеялся над своими мечтаниями. Чудак, что он может ей предложить? Эту сторожку, эти нары и кем-то сочиненную притчу о рае в шалаше?

– Ведь мы как на вас смотрим? – застегивая плащ, с желчной усмешкой бросала ему в лицо Раиса. – Если мужчина, то обязательно муж, воин, умница...

– Нну, какой из меня воин, – Станеев взял себя в :руки и отвечал ей со спокойной язвительной самоиронией, потому что не умел рисоваться, не умел и не желал набивать себе цену. Тот, кто вообразил себя атлантом, однажды должен взвалить на свои плечи небо или – упасть под его тяжестью. – Слабачишка я, Раиса Сергеевна. И – кажется, ничего не умею.

– Ну, не совсем уж ничего, – едко усмехнулась Раиса. – Если иметь в виду твои философские интересы. – Она знала, куда бить, и била не щадя. Перед тем как уйти, нанесла еще один разящий удар: – Между