Вся синева неба - Мелисса да Коста
Жоанна слушает его вполуха. Она только держит лестницу, на которую взобрался Альбен, удерживает ее на месте, пока он сверлит стену дрелью. Когда оглушительный шум дрели умолкает, Альбен продолжает болтать:
— Потом, когда закончим делать отверстия, займемся опорами. Это сейчас делают Эмиль и Ванс, там…
Обеденный перерыв наступает быстрее, чем она ожидала. После обеда Эмиль спасает ее, уведя заканчивать опоры, которыми он занимался утром. Болтовню Альбена приходится выносить Вансу, и Жоанна этим вполне довольна.
— Ну, как тебе первый день? — спрашивает Эмиль, когда она выходит вечером из-под горячего душа.
— Хорошо снова подвигаться.
Он улыбается ей.
— Я, кажется, тебе не говорил… Сегодня Ванс здесь последний день. Он уезжает в Германию готовиться к дню Святого Николая с семьей. Здесь, в усадьбе, есть такая традиция. Каждый раз, когда кто-то из волонтеров уезжает, они устраивают маленький праздничный ужин с Ипполитом. Это сегодня.
Она кивает.
— Конечно, если ты очень устала…
— Нет. Все хорошо. Я приду.
— А, и последнее…
— Да?
— Они очень любят играть в карты… и пить вино. Боюсь, это может затянуться.
У него несчастный вид, но она снова улыбается.
— Хорошо. Это может быть приятно.
Температура в маленькой кухоньке приближается к двадцати шести градусам. Камин набит дровами. Бутылки ходят по кругу и изрядно разогрели лица. Густая испарина осела на окнах. Ипполит принес колба´сы, местные сыры, свежий хлеб и много бутылок красного вина.
— Супермаркеты я не люблю, — делится Ипполит с Жоанной. — У нас здесь есть то, что называют «Тут Тут».
— Что это такое?
— Фургон, который доставляет нам свежие местные продукты. Я закупаюсь только в «Тут Тут». Вот, попробуй-ка. Это беарнское вино. Каберне.
Он не оставляет ей выбора. Не спрашивая, наполняет ее стакан. Трудно не поддаться легкости и теплоте момента. Щеки красны, голоса все громче. Ванс смешит всех, пытаясь произнести «шампанское» со своим немецким акцентом. А потом Ипполит рассказывает им историю Ааса, и все внимательно слушают. Они узнают, что Аас называют «краем свистунов», потому что у его жителей есть одна особенность: давным-давно, до новых средств коммуникации, они общались, пересвистываясь с одного края долины на другой.
— Понимаете, долина служит своеобразным проводником волн. Можно было пересвистываться между пастбищами и деревней.
— Правда? — скептически спрашивает Альбен.
— Пастухам удавалось общаться на расстоянии до двух с половиной километров! Они создали свой язык, язык свиста, довольно сложный, который передавался из поколения в поколение!
Все за столом в изумлении.
— Но этот язык исчез с приходом технологий коммуникации.
Ванс спрашивает со своим густым акцентом:
— Вы на нем говорите?
— Конечно. Мой дед выучил меня ему, когда я был еще пацаном.
Теперь все вокруг стола, изрядно пьяные, засунув два пальца в рот, пытаются свистеть. С каждым стаканом они все менее верно воспроизводят высвистанные Ипполитом ноты, с каждой попыткой все хуже, но старый пастух не отчаивается.
— Надо освоить окситанский, чтобы выучиться языку свиста.
Он заставляет их повторять «порори вороча», что значит «позови врача», потом высвистывает это двумя пальцами. Последующая какофония переходит во всеобщий хохот, и Ванс заявляет, всхлипывая от смеха:
— А еще говорят, что немецкий язык трудный! Ну и ну!
23
Наутро голова у Эмиля тяжелая и болит. Во рту пересохло. Они действительно злоупотребили вином. Даже Жоанна. Ванс простился с ними ночью, уходя спать, автобус у него рано утром от церкви Ааса.
Эмиль поворачивается, морщась. От дневного света усиливается боль в висках.
— Жоанна?
Он привстает в постели. Ее нет рядом. Он видит ее силуэт на подоконнике. Она прижимает к уху телефон, и его сердце подпрыгивает в груди. Первая его мысль: «Леон!» Он так и не признался ей, что говорил с ним… Жоанна оборачивается к нему. Она бледна и слегка дрожит.
— Что случилось?
Она встает так медленно, что даже тревожно. Подходит к кровати и протягивает ему телефон.
— Что это?
Его сердце бьется очень часто. Ему трудно дышать. Он чувствует, что что-то не так, но не в состоянии собраться с мыслями. Он думает о Леоне. Но почему Жоанна протягивает ему телефон?
— Это голосовое сообщение, — говорит она странно хриплым голосом.
Он не понимает. Берет телефон и прижимает его к уху, а Жоанна медленно возвращается и садится на подоконник. В трубке звучит механический голос:
— Сообщение получено в восемь часов тринадцать минут утра.
Щелчок, какой-то сдавленный звук, потом женский голос:
— Доброе утро, Жоанна, доброе утро, Эмиль. Это Анни. Я…
Снова сдавленный звук, который Эмилю не удается распознать.
— Я звоню, чтобы сообщить вам, что мама ушла… Вчера вечером. Она улетела на небо. Она не мучилась… Она… Она ушла во сне.
Сердце совершает головокружительный кульбит. Оно падает в груди, все ниже, ниже, падает на пол, пробивает паркет. Эмиль медленно поднимает голову с ощущением, что она весит тонны. Лицо Жоанны на подоконнике залито слезами. Им не надо ничего говорить. Они знают, что у них общая боль.
Он колотит, колотит и колотит долотом по камню. Руки растрескались от холода. Он к тому же поранился в нескольких местах. Весь в порезах. Но он ничего не чувствует.
— Эмиль…
Голос Жоанны звучит за его спиной. Он не слышал, как она подошла, не слышал ее шагов по строительному мусору.
— Уже поздняя ночь. Ты бы шел домой.
Он пожимает плечами.
— Я сейчас. Закончу этот проем.
— Минус восемь градусов.
— Мне осталось меньше часа. Иди в тепло. Я скоро.
Жоанна колеблется. Она стоит, опустив руки. Вязаная шапочка и огромный шарф скрывают почти все ее лицо. Она приходит за ним в третий раз. Они с Альбеном покинули стройку уже пять часов
