Никто не знает Сашу - Константин Потапов
Я находила его посреди оранжевой пыли, вони и благовоний. Среди флегматичных коров, громких рынков. Смотри, это я выбираю серьги рядом с девушкой в дредах, что бросит тебя через неделю. Я мелькала в зеркале байка на оживлённом перекрёстке, по пути из Мандрема в Арамболь. Подпевала тихонько на джейм-сейшене. Стояла в храмах за спиной, видела твои слёзы.
Я ехала за ним до Непала. Шла вдоль ступы, незаметная среди паломников, монахов, вела рукой по медным барабанам – отставая на шаг. Отвлекала его на Випассане, сидела через ряд, в женской половине. Теряла его после побега.
Находила в тесных гримёрках с прожжённым биллиардным столом. На пути к Казани с полным мочевым пузырём. Посреди ледяного поля у обочины, застёгивающим ширинку. На фудкорте с бигмаком и картошкой фри. Он почти не замечал меня. Я будто диктовала ему на ухо, а он почти не слышал. Я больше никогда к нему не приду.
Каким я запомню его? И весь этот долгий путь за ним – из города в город? Может, на безымянном полустанке, где фонарь слепит сквозь окно? А путейщики остервенело стучат по колёсам, тут, там? А проводница ломает лёд в туалете, льёт в него кручёную струю из грелки, отводя деловитое лицо от пара? Я была той блондинкой у окна, той брюнеткой в очереди к титану. Я дёргала ручку туалета, пока он видел себя в зеркале с надписью – «Возможно, на тебя смотрит миллионер». И в торговом центре, у ряда писсуаров, под которыми геометрически одинаковые лужицы, будто геометки, вот ты и зачекинился – шептала свои скупые слова в каждом городе. И в провинциальной витрине, посреди ярко-жёлтой рекламы, в тусклом зеркале гримёрки. Это я проходила на той стороне, несла обрывок мелодии. Это я пробивалась к нему сквозь редких зрителей, донести цветы, мелькнуть у бара – каре, джинсовка, чокер – подсказать строку. Он почти не видел меня. Я больше никогда к нему не приду.
С ноутбуком на груди, в ворохе обёрток, крошек, в комнате перетянутой нитями дыма. Заставляла бросить видео с падающими людьми на половине. Гнала на кухню, к гитаре, диктовала слова, аккорды. Вкладывала струны в пальцы. Я больше никогда к нему не приду.
Вот он выходит на мороз – подышать, у питерского канала – подсовывала строчку, припев. Вот это старенький баркасик, или лабиринт трещин на льду, почему бы тебе не спеть про это, Саша?
С одной чашкой кофе на день в кафе – карябай в блокнотик, набирай мозолистым пальцем в старом айфоне. Полпесни здесь, полпесни там.
Пела поездами между Челябинском и Екб. Лежала с тобой в реке в Туле, на мою лодыжку ты клал руку, и её же опускал чуть ниже, это у меня рот в жёстких скобах морщин, это я ехала из другого города с дочерью, это я дарила тебе ненужную картину, это я звала тебя на радио, орала Лепса в баре тебе назло, это я была стюардессой с платком на шее, прикрывающим несуществующий шрам, это я у бара с чокером на шее, каре, в джинсовке, это всегда была я, Саша, вот уже пятнадцать лет, бегу за тобой по трапам, впискам, вагонам и кухням. Это всегда была я, Саш. Всегда.
Здесь в питерской комнате, губами вдоль шеи, точки сосков, «Ультрафолет», чокер, ты впадал в меня, как впадали все до этого, ты так промахнулся.
Я больше никогда к нему не приду.
14. Копия верная
«Копия верна»
Печать врéзалась в тонкое девичье запястье, оставив надпись, девушка подняла восторженный взгляд на мужчину на входе – щетина, следы недосыпа, дворовое, простое, но доброе лицо, девушка спросила:
– А вы сами встречаете? Круто!
Мужчина улыбнулся в ответ, пропустил девушку в зал, а к нему уже подходила следующая, протягивала смартфон с электронным билетом, затем – запястье, словно дамы на приёме – целовать ручку – и он целовал – печатью со странной надписью, которую дала ему худая администраторша заведения, как она насмешливо изумилась – сами будете на входе? – старая наркоманка, да, сам, печать опускалась на запястье. А за ним тянулось следующее, а за ним – следующее, и очередь уходила зигзагом вниз по двум пролётам ступенек бывшего ночного клуба, где должен был состояться концерт, последний концерт тура, московский концерт. Он сам встречал гостей, его менеджер уволилась, и даже удалила его номер и расфрендила в соцсетях, будто их ничего не связывало, но мужчина в дверях так боялся, что всё-таки они теперь связаны, что он подарил ей три заветных буквы, которые, возможно – он ещё не знал – получил от Риты, и которые – о, страшная тайна того дня, предпоследняя ссора год назад, они с женой ещё не разошлись, но были на грани, сбежал к Рите, МДМА, трава, благовония, дреды, глупый секс, измена – он мог передать и бывшей жене.
Возможно, он стал звеном в цепочке, он узнает это только утром – сегодня он сдал анализ в клинике, на внутреннем сгибе локтя след от укола, результат будет через несколько часов, но здесь только очередь, последний концерт. А очередь уходила вниз и состояла она в основном из девушек – скромных, но с красной помадой, в мешковатых свитерах, но с модными очками, девицы-филологини и их редкие спутники, длинные парни, с лицами тонкими, требовательными, и иногда женщины постарше, и даже с цветами, и иногда – какие-то старые хиппи, и иногда даже солидные мужчины, что слушали всего один – но до дыр, до дыр – один его диск в подержанной машине представительского класса – да, встречались и такие, но чаще – девушки. Они появлялись из-за железной двери внизу без верхней одежды – там работал безликий гардеробщик – встраивались в очередь, и тянулись вверх змеёй, словно тело дракона, что впервые за много лет оставил гору золота в пещере, летел к городу, они поднимались по двум пролётам и, повернувшись и окинув взглядом других в очереди, осознавая себя принадлежащим к ним, но так противясь этому, вдруг видели его, вот девушка у входа сдвинулась, и на секунду мелькнул он. Неужели он сам на билетах? А где же его верная менеджер? Всё ли у него в порядке? И каждая в очереди хотела сказать ему что-то особенное, но боялась задержать других, а вот уже он, и
