Николай Некрасов - Том 6. Драматические произведения 1840-1859
Эффект подобной сцены — появление мужчины-комика в роля танцовщицы, исполняющей качучу, — был не нов и в России. В 1844 г. он был использован иллюстратором знаменитого издания «Тарантаса» Соллогуба Гр. Гагариным. Гр. Гагарин изобразил рептильного литератора — карикатурного подражателя произведениям французской литературы — пляшущим на книжках Дюма, Ж. Жанена, Бальзака и Э. Сю качучу в костюме Фанни Эльслер (гравюра Е. Бернардского в кн.: Соллогуб В. А. Тарантас. СПб, 1845, с. 112). Русский народ, представленный группой крестьян, презрительно отворачивается от литературного фигляра и осыпает его насмешками. Лицу пляшущего литератора-фигляра приданы черты сходства с Булгариным (см.: Кузьминский К. С. Художник-иллюстратор А. А. Агин. М. — Пгр., 1923, с. 51, 73, 88, где автор выдвинул неподтвердившееся предположение, что эта иллюстрация принадлежит Агину). Книга Соллогуба «Тарантас» и иллюстрации к ней были горячо одобрены Белинским. Некрасов посвятил анализу «Тарантаса» специальную статью. В ней он высоко оценил достоинства иллюстраций Гр. Гагарина (см.: ПСС, т. IX, с. 153–154). От его внимания не могла ускользнуть карикатура Гагарина на врагов прогрессивной литературы, изображенных в образе фигляра, отплясывающего качучу на подмостках российской словесности.
Успех ли посредственного водевиля Григорьева или желание украсить бенефис приезжей знаменитости, который может привлечь в театр самую высокопоставленную публику, комическим выступлением Мартынова внушили эту идею театральной администрации, но к Некрасову, ставшему уже известным литератором, редактору «Современника», обратились с просьбой приспособить его водевиль «Актер» для специального спектакля. Бенефис Григорьева 1-го, во время которого Мартынов в водевиле «Мнимая Фанни Эльслер» танцевал качучу, состоялся 8 ноября 1848 г., бенефис Фанни Эльслер на сцене Большого театра — 16 января 1849 г. Очевидно, для бенефиса балерины, во время которого предполагалось исполнение «Актера» Перепельского (Некрасова) (до этого он уже ставился на сцене Александрийского театра — 3, 4 и 6 января 1849 г.) и был переделан конец водевиля. В бенефис Ф. Эльслер исполнялись балет Ц. Пуни «Катарина, дочь разбойника» с ее участием и «Актер» Некрасова. Та же программа была повторена 4 февраля 1849 г. 6 февраля 1849 г. «Актер» был снова исполнен в сочетании с балетом: в «Эсмеральде» Ц. Пуня выступала Ф. Эльслер, в «Актере» главные роли исполняли П. И. Григорьев (Кочергин) и В. В. Самойлов (Стружкин).
Вероятно, от имени театральной администрации к Некрасову с просьбой о переделке конца водевиля обратился его старый знакомый, водевилист, артист и с 1838 г. режиссер Александрийского театра Н. И. Куликов, а доме которого Некрасов бывал в начале 1840-х гг. (см.: Воспоминания о Некрасове М. И. Писарева. — Новости, 1902, 25 док., № 355). Пути Некрасова и Куликова к этому времени резко разошлись. А. И. Шуберт вспоминает, что брат ее, Куликов, жаловался, что Некрасов, став известным литератором, «забыл <…> хлеб-соль» семьи Куликовых, при этом Шуберт поясняла, что в семье Куликовых не было подлинно радушного отношения к бедствовавшему молодому Некрасову. (Шуберт А. И. Моя жизнь, с. XLVIII–XLIX). Но не личные обиды, а причины принципиального характера разделили Некрасова и Куликова. После 1848 г., когда на передовую русскую литературу и журналистику обрушился цензурный террор, Куликов поспешил продемонстрировать свою лояльность, сочинив пасквильный водевиль «Школа натуральная», направленный против реалистической литературы. Однако отказать администрации Александрийского театра Некрасов не счел возможным. Узнав, какие исполнители будут участвовать в спектакле, он приписал сцену, комическая ситуация которой была предопределена, назвав героев именами исполнителей, назначенных для участия в спектакле, и не затруднив себя даже тем, чтобы вспомнить имена персонажей (героиню он просто обозначает как «дочь»).
Вероятно, во время подготовки варианта окончания пьесы, предназначенного для исполнения в бенефис Эльслер, в текст ЦР были внесены некоторые изменения. В явл. 2 в речах Итальянца и Кочергина были зачеркнуты упоминания Наполеона. Эльслер имела репутацию бонапартистки; к тому же распространенная во французской прессе легенда о тайной связи Эльслер с рано умершим сыном Наполеона герцогом Рейхштадтским могла возбудить мысль о «бестактности» упоминаний Наполеона во время бенефиса балерины. Изъята была и реплика Итальянца: «…нога сломай Тальони… ну, куда без ноги годится Тальони…» (см. выше, с. 132). Упоминание о сломанной ноге, без которой никуда не годится балерина, очевидно, тоже было признано неуместным. В нескольких случаях вместо статуэтки Тальони упоминалась статуэтка Фанни. Все эти изменения были произведены небрежно и непоследовательно.
На этом же этапе работы над водевилем на специальном листе в конце рукописи был вклеен новый вариант куплета Итальянца из явл. 12 (см. выше), в котором было дано более распространенное изложение мысли об успехе статуэток Эльслер и Тальони (см.: Другие редакции и варианты, с. 570–572).
Есть, однако, обстоятельство, противоречащее предположению о том, что новый вариант куплета был создан тогда же, когда Некрасов приписал к водевилю другой конец. Дело в том, что в куплет, находящийся на дополнительном листе, включена строфа, в которой упоминается статуэтка Клодта «Античная лошадь». Упоминание этой статуэтки меняет юмористическую концепцию концовки куплета. В варианте «Текущего репертуара» комический образ концовки был заключен в словах: «Меньше взять нельзя по чести За таких больших людей». Это место куплета соответствовало объяснению, которое давал Итальянец Кочергину относительно цены статуэтки: для него «большой человек» — тот, на которого истрачено больше материала — гипса; он и стоит дороже. Последние строки куплета: «Я гуртом (курсив наш, — Ред.) отдам всех вместе За четырнадцать рублей» навели автора впоследствии на мысль о другом каламбуре, ради которого и было внесено упоминание о лошади Клодта: «Меньше взять нельзя по чести За людей и лошадей, А гуртом отдам всех вместе За четырнадцать рублей». На акварельном рисунке, изображающем В. В. Самойлова в «Актере» в роли Итальянца, — на лотке в числе Прочих статуэток (Сократ, Наполеон и др.) находится копия с «Античной лошади» Клодта (опубликовано: Ежегодник имп. театров. Сезон 1903–1904, вып. XIV, прилож.; ТН, между с. 184–185). Это даст основание думать, что Самойлов исполнял куплет в том виде, в котором он зафиксирован на вклеенном листе. Значит, этот вариант куплета возник скорее всего несколько раньше, чем была написана новая концовка водевиля.
В рапорте цензора М. Гедеонова, поданном вместе с экземпляром пьесы в Контору императорских театров, содержание водевиля было предельно упрощено и обесцвечено: «Актер переряжается в разные костюмы, и никто не узнает его». Подобное содержание не возбудило возражений. 29 июля 1841 г. Дубельт скрепил рапорт цензора резолюцией: «Позволяется» (ЦГИА, ф. 780, оп. 1, № 46, л. 74 об.- 75, опубликовано: ТН, с. 195–196).
Первая постановка «Актера» состоялась 13 октября 1841 г. на сцене Александрийского театра в бенефис Н. В. Самойловой 1-й. Роль Стружкина исполнял В. В. Самойлов, Кочергина — П. И. Григорьев 1-й, оба острохарактерные актеры. На полях списка действующих лиц в ЦР имеются режиссерские пометы об исполнителях.
Водевиль пользовался большой популярностью и вошел в число наиболее долговечных произведений этого жанра. Он продержался в репертуаре до 1863 г., исполнялся на сценах Большого, Александрийского и Михайловского театров.
В 1928 г., к пятидесятилетию со дня смерти Некрасова, в Государственном театре юных зрителей (17, 18 и 19 января) были поставлены пьесы Некрасова «Актер» и «Осенняя скука» (постановка Б. Зона, музыка И. М. Стрельникова, декорации Б. Бейера).
Появление «Актера» было замечено критикой. В. Г. Белинский в «Отечественных записках» (1841, № 11) изложил содержание водевиля, объяснив все движение его сюжета стремлением Стружкина доказать, «что актер не шут площадной, а артист» (Белинский, т. V, с. 503). В. С. Межевич в «Северной пчеле» (1841, № 246) воспользовался случаем, чтобы свести счеты с литературными недругами своего издания. Он обвинил Некрасова в присвоении сюжета водевиля Монье «Импровизированная семья» и задел Ф. А. Кони, заявив, что его водевили неоригинальны. Некрасова возмутил выпад Межевича, и он испытал желание опровергнуть его клеветнические обвинения. В ноябре 1841 г. он писал Ф. А. Кони: «Вчерась только я прочел в „Пчеле“ брань своему „Актеру“. Мерзавец Межевич опять кругом наврал и может быть уличен <…> Франц<узского> вод<евиля> я в глаза не видал, да и наз<ван> он оригин<альным> не мной, а Самойловым, на произвол которого оставил я пиесу, уехав из Петерб<урга> <…> Может быть, пришлю статейку». Однако этого намерения писатель не осуществил.
