Николай Гарин-Михайловский - Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи

— Попочка, попа, мы здесь.

А он их передразнивал:

— По-по-чка.

Раз Тото подошла к нему и сказала:

— Попочка, милый, кончилась скучная зима, и мы скоро опять поедем на дачу.

Но попочка был грустный.

— Попочка, что с тобой? — спрашивали детки.

Переехали на дачу.

Попочка было повеселел, но опять загрустил, совсем почти не говорил, слушал, смотрел, опускал головку и молчал.

Прежде он был такой гладкий, шелковый, а теперь перышки его торчали во все стороны, и он часто вздрагивал…

Он стал совсем мало есть.

Раз Майка пришла к нему и говорит:

— Попочка, миленький, ты, наверно, скучаешь о своих детках. Хочешь, я отворю клетку, и ты полетишь к ним?

Вдруг попка захлопал крыльями.

— Он хочет, — оказала Маечка и отворила клетку.

Попка вышел из клетки, замахал крыльями и полетел. Но он больше не мог уже лететь и упал в кусты.

Он стал кричать так жалобно там:

— Кто здесь, кто там?

— Попочка, попочка, — кричали подбежавшие детки.

А он еще дальше забился в кусты и еще жалобнее кричал:

— Кто здесь, кто тут?

Когда его поймали и посадили в клетку, он закрыл глазки и замолчал.

— Наверное, он думает о своих детках, — говорила Маечка.

А попка спал и все вздрагивал во сне.

Ах, ему снилось, что он все еще летит далеко-далеко на свою родину, к своей жене, деткам. Вот и на родине.

Какое прекрасное утро, туман встает над морем, в лесу просыпаются птички, и он уже видит своих старых друзей.

Он торопится, так много надо рассказать ему.

— Ах, слушайте, слушайте вы все мою горькую историю, слезы сами польются из ваших глаз. Ведь я буду вам рассказывать о пропавшей моей молодости, о длинных годах моего плена, тоски, моего горя…

И всю ночь бедный попка бился и вздрагивал.

А на другой день утром, когда детки проснулись и пришли на террасу пить молоко, попка лежал уже мертвый в своей клетке.

Пьесы

Орхидея*

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Наталья Алексеевна Рославлева, 21 года, одевается по моде.

Борис Павлович Беклемишев, литератор, 32 лет.

Мария Васильевна Беклемишева, жена его, интеллигентная особа, 27 лет.

Александр Сергеевич Зорин, литератор, лет 50, слегка обрюзгший, полный.

Владислав Игнатьевич Босницкий, средних лет, высокий, худой, неопределенной профессии, с эффектными жестами, подвижным лицом, мимикой которого подчеркивает свою речь.

Князь, студент-белоподкладочник.

Алферьев, бедно одетый студент.

Санин, зять Беклемишева.

Дети Беклемишевых:

Аля — мальчик пяти лет, больной. Девочка — двух лет.

Прислуга, актеры, зрители.

Между первым и вторым действием проходит шесть месяцев. Между третьим и четвертым три месяца.

Действие первое

Богатая приемная в большом отделении при гостинице. Посреди накрытый стол. На столе самовар, кофейный прибор.

Лакей. В деревне рассказать, так и не поверят: «тыщи» летят… Это вот хоть понял, значит, человек, зачем он жить на землю пришел… Деньги есть — все возможно… Мужа побоку спустила, каждый день нового молодца… А уж нашему брату на водку никто во всей гостинице больше не дает.

Князь (входит, оглядывается угрюмо). Не выходила барыня?

Лакей. Спят.

Князь идет к дверям спальни и пробует отворить.

Босницкий входит и во время дальнейшей сцены присаживается к столу, наливает чашку кофе, пьет и ест.

Голос Рославлевой (из-за двери). Напрасно, дверь заперта.

Князь. Мне надо вам сказать всего два слова.

Голос Рославлевой (после паузы). Не пущу. Я до вечера никого не принимаю… Уходите.

Князь. Так? (Некоторое время ждет ответа, поворачивается и, увидев Босницкого, энергично плюет, потом мрачно здоровается с ним.)

Босницкий (невозмутимо). Здравствуйте, не принимают так не принимают.

Князь (угрюмо вполголоса). А кто виноват? Надо было еще там с разными Беклемишевыми знакомить.

Босницкий (допивая кофе и вставая). Это все быстро кончится. (Смотрит на часы.) Ну-с, угодно партию на биллиарде? Так и быть, пять рублей заработаете.

Князь (нехотя). Вперед я ничего не дам.

Босницкий (весело) Хорошо, хорошо… Вот что… идите, я только два слова чиркну. А! Да бросьте вы вашу, ну, ей-богу, преглупую ревность… доказал, что я общественный человек… Я ей что-то такое напишу, от чего она сразу повеселеет. Ну, идите.

Босницкий (пишет). «Сыграйте первую партию с маркером, — через четверть часа приду». (Оставляет писать, лакею.) Отнесите эту записку князю… (Вынимает рубль.) Барыня выйдет — придите сказать: я буду в библиотеке или ресторане.

Лакей. Слушаю-с.

Голос Рославлевой. Павел!

Лакей. Что прикажете?

Голос Рославлевой. Кто-нибудь есть в столовой?

Босницкий быстро отходит к двери, делает энергичные жесты лакею.

Лакей. Никого нет-с.

Босницкий исчезает за дверью.

Рославлева (входит, идет к столу и садится, брезгливо.) Кто это пил? Фу, гадость… (Лакею.) Возьмите эту чашку.

Лакей берет чашку.

Не приходите больше.

Лакей. Слушаю-с. (Уходит.)

Рославлева с недовольным лицом наливает себе кофе, лениво и рассеянно пьет его, избалованно, по-детски разламывая печенье.

Босницкий (быстро входя, целует Рославлевой руку) — Ну, так и есть! Да вы знаете, несчастная, который уже час?

Рославлева (равнодушно). Для сегодня — это все равно.

Босницкий. Потому что Беклемишева не будет? (Протягивая нараспев.) А если я скажу, что Борис Павлович просил передать, что раздумал ехать к родным и сейчас приедет.

Рославлева (радостно). Приедет?!

Босницкий (сложив руки, смотрит и качает головой). Да понимаете ли вы, что я, я должен теперь чувствовать?

Рославлева (с злой и в то же время веселой интонацией). Не понимаю… (Ласково.) Голубчик, не сердитесь. Где вы его видели? Он не поедет к родным?.. Ах, я так, так счастлива…

Босницкий. Она счастлива… Я утешаю себя только тем, что она была так же счастлива, когда в свое время…

Рославлева (с наслаждением смеется, смотрит, не сводя глаз, с той же злой интонацией). Утешайтесь, утешайтесь…

Босницкий. Жестокая… И, главное, бесполезная жестокость: кто вас познакомил с Беклемишевым? Мог бы и не знакомить, если бы смотрел глазами остальных…

Рославлева. Ну, конечно! Вы самый умный человек, и остальные… Гм… гм… кхе… кхе… кхе…

Босницкий. Женская благодарность… Послушайте, Наталья Алексеевна, серьезно: это нехорошо… Ведь и мы, мужчины, умеем мстить…

Рославлева (протягивает ему руку, смущен-но). Ну, мир… Позвоните.

Босницкий (звонит). Ну-с, что ж вам еще сказать? Да… Зорин приедет благодарить вас… Князь внизу с маркером на биллиарде… Ну, а теперь я бегу?

Рославлева. Нет, оставайтесь… Помогите мне с Зориным… Я боюсь, — что я с ним буду говорить?

Босницкий. Во имя чего оставаться? Вы все-таки должны помнить, что если я слишком самолюбив, чтобы насильственно занимать чужое место, то тем менее желаю быть в роли зрителя…

Рославлева. Владислав Игнатьевич!

Босницкий, Вы, кажется, серьезно хотите играть в любовь? Оставьте: поверьте, ничего интересного нет. Какая там любовь, герой, когда вся стихия современного человечества — ложь, ложь русская, французская, китайская, — какое геройство во лжи? А бросьте вы эту ложь, и вы уже на дне; поверьте, в том искусство, тот только приспособлен, кто умеет скользить по жизни, не обманываясь ее глубинами. Там в глубинах дно, а на дне ил и зеленые раки.

Рославлева (с веселым ужасом зажимает уши). Я уже вижу это дно: боюсь!

Босницкий (нежно). И оставьте его ракам. (Понижая голос.) Вспомните лучше невыполненный долг старому, всегда преданному другу за юбилей, за знакомство с литераторами. (Целует ее.)