Натан Щаранский - Не убоюсь зла

-- Давайте, Анатолий Борисович, не будем по дороге ссориться. Пора бы вам уже научиться жить с нами в мире.

Он достает из "бардачка" какой-то предмет и что-то с ним делает. Салон машины заполняется музыкой. "Да ведь это кассета, которую он вставил в автомобильный стереомагнитофон!" -- соображаю я и радуюсь встрече с первым посланцем полузабытой цивилизации. Вспоминаю, что видел такую штуку лишь раз в жизни -- в машине американского дипломата. У него, кстати, ее довольно быстро сперли в Москве. Инте-ресно, во всех ли автомобилях сейчас такая штука или только в кагебешных?

Я оборачиваюсь. В "Волге", которая едет за нами, рядом с водителем сидит начальник группы, я стал про себя называть его "босс". Мы выез-жаем на сравнительно широкую дорогу, но сразу попадаем в пробку. Ог-ромный самосвал занесло на повороте, и машины медленно и осторожно объезжают его. Милиционеры в своем автомобиле, возглавляющем наш кортеж, включают сирену, мигалка на крыше начинает быстро вра-щаться, из репродуктора раздаются какие-то команды. Другие машины жмутся к обочине, освобождая нам проезд, и вот мы уже опять на пол-ной скорости мчимся вперед.

За окнами мелькают поля, леса, поселки. Проносимся мимо поста ГАИ. Но что это? Действительно постовой отдал нам честь или мне по-казалось? Должно быть, принял нас за большое начальство, ведь в такой компании, с персональной милицейской машиной да еще с одной сопро-вождающей "Волгой" путешествует разве что первый секретарь обкома! Присматриваясь к дороге, жду очередного поста. Точно, так и есть, га-ишник поспешно перекрывает движение на перекрестке, а когда мы приближаемся, делает два шага вперед и отдает нам честь! "Ах, знал бы он, кто его честь принимает!" -- думаю я и смеюсь. Но лица моих спут-ников суровы, юмор ситуации не дошел до них. Когда при въезде в сле-дующий поселок очередной постовой вытягивается в струнку и козыря-ет, я высовываю в окно руку и приветственно машу ему. Тот, заметив арестантскую телогрейку и шапку, изумленно таращится на меня, мед-ленно отводя от виска ладонь с вытянутыми пальцами. Кагебешник со злостью водворяет мою руку на место и быстро закрывает окно.

-- Что там у вас происходит? -- спрашивает по рации из второй ма-шины "босс".

-- Щаранский хулиганит. Пытался что-то крикнуть милиционеру.

-- Закройте окна! -- следует команда.

-- Уже сделано, -- отвечает "интеллигент", и в машине вновь надол-го воцаряется тишина. Мы несемся дальше по заснеженным уральским дорогам.

-- Мне надо отлить, -- говорю я через некоторое время. "Интеллигент" совещается с шофером.

-- Сейчас будет заправочная станция.

Вот наконец и заправка, но выйти мне не дают. Начальнику, види-мо, не нравится, что там есть люди, а вдруг я снова выкину какой-ни-будь фортель? Несколько фраз по рации -- и мы едем дальше. Останав-ливаемся на пустынном отрезке шоссе. По обеим сторонам его, метрах в двадцати от обочины, густой лес. Но туда меня не ведут -- опасно, могу сбежать. Мне предлагают оправиться прямо на шоссе. Я стою за "Вол-гой", а один из милиционеров машет жезлом проносящимся мимо ма-шинам: давайте, давайте, мол, не задерживайтесь! Два моих телохрани-теля пристраиваются рядом со мной, один -- справа, другой -- слева. Убедившись, что я не собираюсь бежать в лес, а занимаюсь тем, ради че-го попросил их остановиться, они следуют моему примеру и расстегива-ют ширинки.

Начав это несложное дело раньше их, я его раньше и заканчиваю. Застегнув брюки, я быстро оглядываюсь по сторонам и имитирую рывок в сторону леса, делаю вид, что собираюсь пуститься в бега. Оба кагебешника автоматически повторяют мое движение, обливая свои руки и штаны собственной мочой. Я злорадно ухмыляюсь: будете знать, как не пускать меня в нормальную уборную!

Я сажусь в машину, а мои конвоиры долго отмываются, поливая друг другу из канистры. И вот мы снова мчимся по белому шоссе.

Как ни отгонял я от себя мысли о том, что бы это все означало, они прорвали блокаду. Куда меня везут? Ведь такого за девять лет еще не было. Неужели освободят? Да нет, должно быть, просто какой-то бонза из КГБ захотел со мной встретиться. Объяснение это малоубе-дительно, но я, утопая в океане надежды, хватаюсь за него, как за соломинку.

Я, конечно, стараюсь, чтобы кагебешники не заметили мое волне-ние, но оно в конце концов приводит к тому, что в сердце вонзается кинжальная боль, а вдобавок начинается такой приступ мигрени, что я вынужден обратиться к ним:

-- Мне нужна таблетка от головной боли. Где аптечка, которую вы обязаны иметь при этапировании зека?

Но такой черной работой КГБ не занимается, это дело МВД, и, посо-ветовавшись по рации с начальником, "интеллигент" говорит:

-- Скоро приедем, тогда получите лекарства.

Мы в пути уже часа четыре и, судя по изменившемуся пейзажу, при-ближаемся к большому городу. А вот и огромный щит с надписью "Пермь", за ним -- поворот с указателем "Аэропорт". "Наверное, в этой стороне здешняя тюрьма", -- думаю я. Но машины наши подъезжают прямехонько к зданию аэровокзала.

Давно забытая суета пассажиров, автобусы, такси... Вслед за мили-цейской машиной мы въезжаем прямо на летное поле. Я еще ничего не успеваю сообразить, как оказываюсь у трапа самолета. Это ТУ-114, ста-рый мой знакомец. Салон пуст, и это меня не удивляет, конечно же, пассажиров пустят позже. Прохожу вперед и устраиваюсь возле окна. Два кагебешника садятся сбоку от меня, третий -- сзади, четвертый за-ходит в кабину пилотов.

-- Пока пассажиры не пришли, попросите у стюардессы таблетки, -- говорю я "интеллигенту", сидящему рядом со мной.

-- Сейчас, сейчас, -- отвечает он, и в этот момент... самолет трогает-ся с места.

Что такое? Ведь он пуст! Добрая сотня мест свободна!

-- Хорошо иметь персональный самолет! -- шучу я, пытаясь скрыть свою растерянность.

Мне приносят лекарства, я принимаю их и постепенно прихожу в се-бя.

Итак, за мной послали специальный самолет. О чем это говорит? Очевидно, я срочно понадобился руководству КГБ. Есть и второй вари-ант, по каким-то политическим причинам они скоропалительно решили дать мне в Москве свидание с родными, как когда-то Эдику Кузнецову -- с Сильвой Залмансон. "Но хватит гадать! -- говорю я себе. -- Приле-тим -- увидим".

Самолет быстро набирает высоту, и уже не сбоку от дороги, а далеко внизу мелькают зимние леса, белые поля, скованные льдом реки. На се-кунду мне показалось, что я различил среди крон деревьев лагерную вышку. "Да нет, не может быть. С такой высоты?" -- думаю я и внезап-но осознаю, что вырвался из мира ГУЛАГа и нахожусь над ним: над тюрьмами и лагерями, над "воронками" и "столыпинскими" вагонами, над больницами и ШИЗО, над своими товарищами, отгороженными от воли запретками с колючей проволокой, "намордниками", автоматчика-ми, овчарками... Прислушиваясь к тому, что происходит в моей душе, я с удивлением обнаруживаю, что чувствую глубокую грусть. Там, внизу, остался мир, который я изучил вдоль и поперек, до мельчайших подроб-ностей; мне знаком каждый его звук; в нем для меня не может быть ни-каких подвохов; я знаю, чем могу быть там полезен другу, и научился противостоять врагу. Этот суровый мир принял и признал меня. В нем я был хозяином своей судьбы, и КГБ не получил надо мной власти. А сей-час, растерянный и полный опасений, пытающийся отмахнуться от на-дежды, которую уже невозможно было отогнать, я вдруг потерял уве-ренность в себе...

Раз двадцать подряд прочитал я свою молитву, а затем, несколько успокоившись, обратился к кагебешникам:

-- Где мои вещи? Почему мне их не возвращают?

-- Вы все получите, Анатолий Борисович, -- заверил меня "интелли-гент".

Прошло несколько часов. Самолет пошел на посадку, пропорол тол-стый слой облаков и сразу же приземлился. Девять лет назад при такой низкой облачности аэропорты были закрыты. Может, нашему пилоту дали особое разрешение? Но нет, я видел, как садились и другие самоле-ты. Вот это прогресс!

-- Система слепой посадки, -- объяснили мне.

Москва. Мама, брат, друзья совсем близко. Может, я их уже сегодня увижу? Столько необычного произошло за один день, пусть он завер-шится еще одним чудом!

Из Внуковского аэропорта я еду в черной машине, которую сопро-вождает точно такой же эскорт, как и раньше: впереди -- милиция, сза-ди -- еще одна "Волга". Московские гаишники тоже козыряют нам. Де-вять лет назад, по дороге в Лефортово, я говорил себе: смотри внима-тельно, ты, может статься, в этом городе в последний раз. Я смотрел -- и толком ничего не видел от волнения. Сейчас же, въезжая в Москву по правительственной трассе, Внуковскому шоссе и Ленинскому проспек-ту, сопровождаемый почетным эскортом и телохранителями, я подме-чал каждую деталь.

Ехали мы, как я скоро понял, в Лефортово, и по мере приближения к тюрьме настроение мое все больше портилось. Так же медленно, как когда-то, открылись двойные железные ворота, так же долго тянулся шмон, так же неспешно шел я по длинному коридору, таща матрац, по-душку и одеяло...