Портрет в коричневых тонах - Исабель Альенде
Вплоть до вечера люди Чайна-тауна продолжали обсуждать случившееся за день. Ведь до этого случая полиция никогда не вмешивалась в жизнь квартала лишь бы никоим образом не затрагивать белых напрямую. Среди американских властей наблюдалась особая терпимость к «обычаям жёлтолицых», как они сами охарактеризовывали определённого плана людей. Никто не утруждал себя попытками выяснить что-либо о курильщиках опиума, об игорных домах, а уж менее того и о девочках-рабынях, считающихся лишь очередной из форм царящего среди небожителей преувеличенного растления наравне с употреблением в пищу по-особому приготовленных собак под соевым соусом.
Единственным человеком, выказывающим не удивление, а, скорее, снисхождение был Тао Чьен. Знаменитый чжун и вот-вот стал бы жертвой пары драчунов, работающих на одного из одноруких в ресторане, где он сам вместе с внучкой всегда обедал. Но как раз в этот момент мужчина решил выступить с речью и причём достаточно громко, так, чтобы быть непременно услышанным даже среди устроенного в помещении шума. Он высказал своё удовлетворение от того, что городские власти, наконец-то, вмешались в дело, касаемое китайских куртизанок. Хотя большинство кушающих за другими столами и считало, что в практически состоящем из мужчин населении девочки-рабыни – непременная статья городских расходов, они и сами выступили вперёд с тем, чтобы поддержать и защитить Тао Чьена, бывшим самой уважаемой личностью в обществе. И если бы не своевременное вмешательство хозяина ресторана, дело бы дошло до настоящей потасовки. Возмущённый, Тао Чьен удалился оттуда, уводя за руку внучку, а в другой неся завёрнутый в кусок бумаги обед.
Возможно, от произошедшего в борделе эпизода и не было бы особых последствий, если двумя днями позже не повторилось бы нечто похожее разве только на другой улице. Те же самые миссионерки-пресвитерианки, уже известные нам журналист Джекоб Фримонт и трое ирландских полицейских, ныне приведших с собой для большей защиты ещё четырёх офицеров с двумя крупными и храбрыми собаками, то и дело рвущимися со своих цепей. Вся операция длилась лишь восемь минут, за которые Дональдина и Марта успели увести с собой семнадцать девочек, двух пособниц, парочку драчунов, а также нескольких клиентов, которые, хватаясь за брюки, спешно уносили оттуда ноги. Слух о том, будто бы намечается осуществление пресвитерианской миссии и повсеместное установление правления ненавистных людишек, разнёсся по Чайна-тауну, точно порох, достигнув и грязных комнатушек, где отчаянно пытались выжить несчастные девушки-рабыни. Впервые в их жалких жизнях появился слабый проблеск надежды. Ни к чему так и не привели угрозы избить их палками при проявлении малейшего сопротивления со стороны девушек либо же рассказываемые им устрашающие истории о том, будто их заберёт белая нечисть и станет высасывать у бедняжек кровь. Ведь с этого момента девочки всеми силами искали способ поставить в известность о происходящем миссионерок и, в особенности, о том, что касается недель, когда участились налёты полиции, которые подробно освещались в публикуемых в газетах статьях. На этот раз издевательское перо Джекоба Фримонта окончательно завязало с положительными известиями, решив как следует встряхнуть сознание горожан выразительной и, несомненно, трогающей сердца речью об ужасной судьбе малолетних девочек-рабынь, которую те испытывают на себе в полной мере в самом сердце Чайна-тауна.
Спустя непродолжительное время уже старый журналист в любом случае неизбежно бы умер, так и не удосужившись оценить воздействие на общество, что не могли не оказать его собственные статьи. А вот Дональдина и Марта, напротив, собственными глазами рано или поздно увидят результат его рвения. Только по прошествии восемнадцати лет, путешествуя по Сан-Франциско, познакомилась с ними и я; на лицах женщин всё ещё сохранилась приятного оттенка розоватая кожа, а во взгляде чувствовался тот же мессианский пыл. Они до сих пор ежедневно обегали Чайна-таун, находясь вечно начеку, однако ж, окружающие более не называли их проклятыми ничтожествами, и уже никто, проходя мимо, не плевал в женщин. Теперь, обращаясь к ним, скорее говорили, вот кремень, любвеобильная мать и, приветствуя, даже им кланялись. Так, женщинам удалось вызволить немало юных созданий и пресечь нахальную торговлю девочками, хотя и не получилось раз и навсегда покончить с прочими формами проституции. Да, надо сказать, мой дедушка Тао Чьен был бы вполне этим доволен.
Во вторую среду ноября, как впрочем, и каждый день, Тао Чьен отправился за своей внучкой Лай-Минг в чайный салон своей супруги, располагавшейся на Площади собрания. По вечерам девочка оставалась с бабушкой Элизой до тех пор, пока чжун и не заканчивал свою работу в консультации и не отпускал последнего пациента, после чего неизменно шёл её забирать. До дома нужно было пройти всего лишь семь куадр, однако Тао Чьен взял себе за правило обходить две главные улицы Чайна-тауна именно в это время, когда как раз в магазинах зажигались бумажные фонарики, а люди заканчивали работать и отправлялись прикупить продукты к ужину. Он шёл за руку со своей внучкой прямо через рынок, где на прилавках лежали горами привезённые с противоположного берега моря экзотические фрукты и отливающие блеском и висящие каждая на своём крючке утки. Там же имелись и разные виды грибов, насекомых, даров моря и такое разнообразие животных и растений, которое, пожалуй, больше нигде нельзя было увидеть собственными глазами. Поскольку никто не располагал временем готовить пищу у себя дома, Тао Чьену приходилось тщательно выбирать блюда к ежедневному ужину, впрочем, всегда практически одни и те же, потому что Лай-Минг в отношении еды была девочкой очень разборчивой. Дедушка пытался всячески её искушать, давая пробовать по кусочку нежнейшие блюда кантонской кухни, которые продавались в уличных ларьках, однако,
