Викентий Вересаев - К жизни (сборник)
Катя встретила на улице певца Белозерова.
— Владимир Иванович, вы слышали? Говорят, дела большевиков плоховаты.
— И вы верите! Какой вздор! И кто эти слухи распространяет! Сейчас мне это самое говорил и Семенов, член коллегии земотдела. Буду сегодня в ревкоме, спрошу тамошних моих приятелей.
Возвращаясь со службы, Катя опять встретила Белозерова. Он шел, обняв каждою рукою по десятифунтовой банке, — одну с медом, другую с абрикосовым вареньем; через плечо висел окорок. Катя рассмеялась.
— Что это у вас?
— Сегодня утром на вилле Бенардаки открыли две замурованные комнаты. Полны были золотой и серебряной посудой, мануфактурой, всевозможными припасами. Садовник донес. Вот, снабдили меня в ревкоме.
— А что вам сказали насчет общего положения дел?
— Вздор, конечно. Я так и думал. Работа провокаторов. Дела великолепны. Спросили меня: «Кто эти слухи распространяет?». Я сказал про Семенова. «Как фамилия? Семенов? А вот мы его запишем и покорнейше попросим!»
— Да неужели вы назвали фамилию?
Белозеров удивился.
— А что?
— Владимир Иванович, ведь это у порядочных людей называется доносом! Неужели вам не стыдно?
— А зачем они подрывают авторитет советской власти? Так им и надо!
Ездил Белозеров в Арматлук, — отвезти кой-какие принакопленные запасы и проверить сохранность своей дачи, огражденной всякого рода очень грозными бумажками. Дача охранялась специальным милиционером от ревкома.
В деревне тоже только и было разговору, что об уходе большевиков. Белозеров вывесил на дверях ревкома грозное объявление, что, мол, до сведения моего дошло о провокационных слухах, распространяемых злонамеренными лицами… Рабоче-крестьянская власть установилась в Крыму навсегда… распространители злостных слухов будут караться революционным трибуналом расстрелом на месте…
Неизвестно, в качестве кого подписал Белозеров это свое объявление. Он был только заведующим подотделом театра в Наробразе.
А слухи в городе становились настойчивее, тревога — ощутительнее. Шли повальные обыски. Произвели обыск и у Мириманова. Но, как всегда при повальных обысках, обыск был спешный и поверхностный. По ночам голубой луч прожектора пытливо шарил по морю и по горам над городом. Рассказывали, что в море были замечены миноноски, что им сигнализировали из садов на горах. Из уезда с береговых пунктов тоже доносили о появлении разведочных судов и о сигнализации с гор. Передавали, что на севере Крым вот-вот будет отрезан.
Профессор Дмитревский волновался и был задумчив. Катя расспрашивала Веру, — что слышно? Вера поспешно отвечала, что все идет хорошо. Но чувствовалось, — опять надвигается буря.
Рабочие, поселенные в верхнем этаже дома Мириманова, с угрюмыми лицами спешно укладывались и уносили куда-то свои вещи.
В сумерках к Мириманову приходил бородатый казак с красною звездою на околыше. Катя уж и раньше несколько раз видела его. Через полчаса Мириманов ушел из дому и эту ночь не ночевал дома.
На краю города, в стороне от шоссе, стоит грязное двухэтажное здание с маленькими окнами в решетках. Поздним вечером к железным воротам подкатил автомобиль, из него вышли двое военных и прошли в контору. В темной конторе чадила коптилка, вооруженные солдаты пили вино, пели песни.
Один из военных властным голосом спросил:
— Комендант тюрьмы здесь?
Сидевший за столом матрос неохотно отозвался:
— Я комендант.
Военный отвел его в угол и на ухо спросил:
— Приказ, товарищ, получен вами?
— Получен. Сейчас ведем.
— Вот что. У вас тут есть арестант, подлежавший отправке в Москву. Доктор Сартанов. Нам нужно лично быть убежденными, что он больше… не будет опасен. Распорядитесь, чтобы его привели.
Матрос благодушно улыбнулся.
— Не хотите ли еще кого? Хоть десяточек берите. Хватит на всех.
— Нет, нужно только его. — Он обратился к своему спутнику. — Товарищ Чанг, вы примете арестанта, а я подожду в машине.
Спутник-китаец ответил:
— Халясо.
Первый военный ждал в автомобиле, усевшись на сиденье рядом с шофером, впереди. Китаец вышел из ворот с Иваном Ильичом. Руки Ивана Ильича были связаны позади веревкою. Он сильно оброс и шел, почему-то прихрамывая. Китаец сел рядом с ним.
Военный на переднем сиденье коротко шепнул шоферу:
— В штаб Духонина.
Машина заворчала, плавно сорвалась с места и покатила к шоссе. Там свернула влево от города и помчалась в горы.
Иван Ильич удивленно огляделся.
— Куда вы меня везете?
Китаец не ответил. Иван Ильич выпрямил спину, глубоко вздохнул и поглядел на теплый, сухой сумрак, окутывавший придорожные кусты, на яркие звезды над горами. И еще раз он глубоко вздохнул, потом откинулся на спинку сиденья, опустил голову и больше ее уж не поднимал.
Машина мчалась по шоссе, средь тихого аромата лесных трав. Все молчали. Военный, сидевший рядом с шофером, вдруг сказал:
— Стой!
Остановились над лесистым откосом, отгороженным от шоссе рядом столбиков.
— Вы проедете дальше, — там можно будет повернуть машину.
И слез. Китаец тоже вышел и велел выйти Ивану Ильичу. Первый военный побледнел и срывающимся шепотом сказал на ухо китайцу:
— Я сам. Садись обратно в машину.
Китаец бесстрастно моргнул узенькими глазными щелками и полез назад.
Автомобиль покатил дальше. Внизу, где мягкая дорога впадала в шоссе, он повернул и, не спеша, двинулся обратно. Остановился над откосом, дал призывный гудок. Как бы в ответ, внизу, под черными купами ясеней, коротко ударил револьверный выстрел. Из кустов вышел военный, вкладывая в кобуру большой револьвер Кольта, молча сел в автомобиль рядом с китайцем.
Машина помчалась к городу.
Через полчаса после отъезда автомобиля от тюрьмы железные ворота широко распахнулись, вышла большая толпа людей, окруженная вооруженными солдатами.
Жители татарской слободки, еще не спавшие, слышали за окнами взволнованные мужские голоса, женский плач, пьяную матерную ругань, удалявшиеся по направлению к свалкам. Старик татарин, вышедший к калитке посмотреть, через четверть часа услышал в темноте за свалками далекие вопли, сухие ружейные залпы, перемежающиеся отдельными выстрелами. Прорезал тишину безумный, зверино-предсмертный вопль, оборвавшийся выстрелом, и все стихло.
Улицы были пустынны. Ходили патрули вооруженных рабочих. В учреждениях висели объявления о вздорных слухах, злостно распространяемых провокаторами, и приказывалось всем служащим быть на местах. Однако почти никто не явился.
Катя нагнала на улице Белозерова. С желтым, спавшимся лицом, он тащил огромный узел с вещами.
Катя смотрела смеющимися глазами.
— Ну, что, Владимир Иванович, — провокационные слухи?
Белозеров покрутил головой.
— Плохо дело.
— Куда это вы?
— В советской квартире оставаться неудобно. Перебираюсь к знакомым на частную.
Кате захотелось его подразнить.
— А ведь, пожалуй, придется вам дать ответ в кой-каких ваших действиях.
Он еще больше пожелтел, в глазах прополз унылый испуг.
— Собственно, что ж я такого делал? — Потом покрутил головою и бледно улыбнулся. — А ведь, чего доброго, — повесят!
— Ну, не повесят. Споете им из «Жизни за царя»: «Чую правду».
У крыльца военного комиссариата стояла кучка красноармейцев. Один насмешливо спросил Белозерова!
— Что, товарищ, на дачу перебираетесь?
— Да, знаете, — на прежней воздух что-то плох стал.
В толпе засмеялись. Сзади до них донеслось:
— Пулю бы ему в спину!
Белозеров свернул в переулок.
На набережной просто одетая женщина, по виду прислуга, подбежала к парню с винтовкой и крикнула:
— Патруль! Останови эту женщину! Она контрреволюционерка!
Хорошо одетая дама спешила уйти в боковую улицу.
— Держи, а то уйдет!
Милиционер побежал за дамой и схватил ее за руку.
— Что вам надо?
— Она сейчас пропаганду пущала. Говорила, что слава, мол, богу, большевиков гонют. Грабителями называла большевиков.
— Что вы… Оставьте меня… Чего вы меня хватаете?
— Ты что говорила?
— Ничего я не говорила… Спрашивала только, правда ли, что большевики уходят из города.
— Ишь, какая теперь смирная стала! Нет, ты говорила: туда им и дорога, сволочи поганой. Придут доброволы, они вам всем покажут, как нас обижать… Веди ее, патруль! Я в свидетелях.
Парень с обеими женщинами пошел к Особому отделу.
На бульваре, у постамента снятого памятника Александру Второму, Катя встретила Мириманова. Он спросил глухим голосом:
— Вы слышали, что они сегодня ночью сделали?
— Что?
