Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»
– Я очень люблю ходить за грибами, – сказалъ онъ, оглядываясь на всѣхъ и какъ бы подчеркивая то значеніе, которое должно имѣть его – философа и общественнаго руководителя – хожденіе за грибами.
Варинька покраснѣла, услыхавъ это, и Кити переглянулась съ Долли.
Тотчасъ послѣ обѣда еще Сергѣй Ивановичъ не допилъ свою чашку кофе и еще находился въ серединѣ спора съ братомъ. Сергѣй Ивановичъ говорилъ, что сельская жизнь, въ противуположность городской, проста и ясна, и въ этомъ ея прелесть. Константинъ Левинъ говорилъ, что, напротивъ, городская ясна и проста, потому что въ городской люди живутъ въ условіяхъ, которые они сами сдѣлали, а въ сельской сталкиваешься съ необъяснимымъ.
– Ты во многомъ перемѣнился съ тѣхъ поръ, какъ женился, и къ лучшему, – сказалъ Сергѣй Ивановичъ улыбаясь Катѣ, которая стояла, перегнувшись назадъ, съ усталымъ выраженіемъ подлѣ мужа и, очевидно, ожидала конца спора, чтобы сказать ему что то. – Но не перемѣнился въ твоей любви защищать самыя парадоксальныя темы.
– Ты бы сѣла, мой другъ, тебѣ нехорошо стоять, – сказалъ ей мужъ, значительно глядя на нее.
Сергѣй Ивановичъ подалъ ей стулъ. Она сѣла.
– Ну какая же сложность можетъ быть въ первобытныхъ условіяхъ жизни, – продолжалъ Сергѣй Ивановичъ, – въ сравненіи съ тѣмъ экстрактомъ, такъ сказать, изъ этихъ условій, которымъ мы занимаемся, когда, напримѣръ, пишешь книги, излагаешь свои мысли о всѣхъ этихъ предметахъ.
* № 157 (рук. № 97).
– Ты знаешь, про что мы говорили, когда ты вошелъ?
– Про ситчики.
– Да, и про ситчики, но потомъ объ томъ, какъ дѣлаютъ предложенія.
– А, – сказалъ Левинъ, улыбаясь и чувствуя, но не слушая ее.
– И о твоемъ братѣ и Варенькѣ. Я очень желаю этаго. Какъ ты думаешь, устроится это?
– Не знаю. Я долженъ тебѣ сказать, что я брата не понимаю. Мы съ нимъ такія чуждыя натуры, что я не понимаю его.[1647] Какъ тебѣ сказать, я нынче думалъ о моихъ отношеніяхъ съ нимъ, – началъ онъ говорить всю свою задушевную мысль, какъ онъ всегда говорилъ съ женою, вполнѣ увѣренный, что она пойметъ его, какъ бы ни трудно и глубоко было то, что онъ имѣетъ сказать. Какъ ни странно бы было ему сказать при комъ нибудь, знающемъ Кити и ея быстрый и неглубокій умъ, что Левинъ говорилъ ей и она понимала такiя вещи, которыя не могъ бы понять ни его братъ Сергѣй Ивановичъ, ни кто изъ самыхъ умныхъ людей его знакомыхъ, а это было такъ.[1648] – Я чувствую, что не могу понять цѣлей его мыслей. Какъ тебѣ сказать. Я всегда ищу того, что любитъ человѣкъ, и этаго я не нахожу.
– Никакъ мыслями и разговорами не сойдетесь. Я слушала нынче вашъ споръ.
– Да вотъ хоть нынѣшній споръ.[1649] Онъ и не видитъ тѣхъ вопросовъ неразрѣшимыхъ, которые представляются на каждомъ шагу, если имѣть въ виду самое дѣло; но у него это какъ то яснѣе. Если мужикъ бѣденъ… – началъ Левинъ.
Кити скучно было это, но она все понимала.
– Такъ зачѣмъ же ты споришь?
– Я спорю по дурной привычкѣ, но я теперь убѣдился, что мы съ нимъ два различныхъ человѣка.[1650] Разумеется, онъ лучше меня. Но я бы не желалъ такимъ быть.
– Такъ почему же онъ лучше тебя?
– Потому что онъ дѣлаетъ дѣло, полезное другимъ. А я ничего не дѣлаю. Я началъ писать книгу и бросилъ, а онъ написалъ прекрасную книгу. Его книга прекрасная,[1651] но правда, что она ужъ и забыла давно о томъ, чего онъ хотѣлъ. Она вся направлена противъ того, что можно противъ нея сказать. И мало того, теперь ее разбранили, эту книгу, и какъ всегда нарочно притворились, что не понимаютъ того, что онъ хотѣлъ сказать, и приняли на себя тонъ, что они все знаютъ, что онъ хотѣлъ сказать, но что онъ просто не знаетъ того, о чемъ говоритъ, и поднимаютъ его на смѣхъ. И онъ теперь пишетъ отвѣтъ, который уже забылъ даже про то, что говорила книга, которая сама забыла про то, чего она хотѣла, и такъ и идетъ.[1652] Ну, я этаго не могу. Вотъ ничего и не дѣлаю. Не могу, мнѣ совѣстно дѣлать дѣло не всѣми силами души, а такого дѣла, въ которое бы положить всѣ силы, нѣтъ.
– Ну, какъ ты скажешь про папа? – спросила Кити. – Что, можно его упрекнуть, что онъ ничего не дѣлалъ?
– Никакъ. Но надо имѣть ту простоту, ясность, доброту, какъ твой отецъ, а у меня есть ли? Вотъ я ничего не дѣлаю и мучаюсь. Все это ты надѣлала. Послѣ тебя, моихъ отношеній съ тобой, мнѣ такъ стало противно все ненастоящее, что я не могу. Мы сейчасъ съ Кирюшинымъ толковали о колодцѣ, все это не важно, но это настоящее. Что дѣти грибовъ набрали – настоящее, что ты тутъ – это самое настоящее.
– [1653]Я, главное, удивляюсь, что ты безпокоенъ, потому что не исполняешь какого то урока.[1654]
– Да, да… Больше мнѣ ничего не надо. Когда тебя не было и не было еще этаго, – сказалъ онъ съ взглядомъ, который она поняла, – я искалъ работы. И все это было вздоръ. Пожалуй, не вздоръ, но не настоящее. Еслибы я могъ любить эту свою политическую экономію и хутора, какъ я люблю свою землю, любилъ телятъ и коровъ своихъ, какъ, главное, я тебя люблю, тогда бы я дѣлалъ, а то я обманывалъ себя, и этаго я теперь не могу. Мнѣ совѣстно.
– [1655]Значитъ, такъ ты сотворенъ.
– Ты знаешь, все гордость. Прежде я думалъ: какъ я ничего, когда другіе столько дѣлаютъ. А теперь я радъ, что я ничего. Только оставьте меня въ покоѣ. Я то, что меня сдѣлалъ Богъ, и, главное, никого не обманываю.
– А какъ ты думаешь, сдѣлаетъ онъ предложеніе?
– Очень похоже.
– А хорошо бы было! Вотъ и наша линейка догнала ихъ. Не устала ли ты, Кити?
– Нисколько.
– А то садись, если лошади смирны, и шагомъ.
Агафья Михайловна, охотница и мастерица собирать грибы, несмотря на свой отказъ, что есть дѣло, поѣхала съ ними.
* № 158 (рук. № 97).
На другой день Левинъ въ самомъ веселомъ и дружелюбномъ расположеніи духа, обходивъ уже домашнее хозяйство, постучался въ комнату, гдѣ ночевалъ Васенька.
– Entrez,[1656] – прокричалъ ему тотъ. – Вы меня извините, я еще только ablutions[1657] кончилъ, – сказалъ Васенька улыбаясь, стоя передъ нимъ въ расшитомъ тонкомъ бѣльѣ.
Онъ былъ очень красивъ, и красота его особенно нравилась Левину. «Отъ этаго, – подумалъ онъ, – мнѣ и пришли эти глупые мысли».
– Вы хорошо спали?
– Какъ убитый. А день какой нынче для охоты.
– Да вы чай или кофе?
– Ни то, ни другое. Я завтракаю. Мнѣ, право, совѣстно. Дамы, я думаю, уже встали. Пройтись теперь отлично. Вы мнѣ покажите лошадей.
– Ну, пойдемте. Не стѣсняйтесь, пожалуйста.
Левинъ присѣлъ къ окну. Ласка впрыгнула къ нему. Онъ ласкалъ ее, любовался на красиваго юношу и бесѣдовалъ. Они заговорили по случаю вчерашняго пѣнія о музыкѣ, и оказалось, что Васенька любилъ, понималъ музыку, и сужденiя его сходились съ Левина. Они заговорили о Степанѣ Аркадьичѣ, еще объ общихъ знакомыхъ. И общее впечатлѣніе, произведенное на Левина, было самое пріятное. Онъ, дѣйствительно, былъ славный малый, простой, понимающій и очень веселый. Онъ былъ изъ тѣхъ, которыхъ Левинъ въ своемъ умѣ относилъ къ роду настоящихъ. Если бы Левинъ сошелся съ нимъ холостымъ, онъ бы общался съ нимъ. Было немножко непріятно Левину его праздничное отношеніе къ жизни и какая-то развязность элегантности petit crevé,[1658] но это можно было извинить за его добродушіе и порядочность. Онъ нравился Левину своимъ хорошимъ воспитаніемъ, отличнымъ выговоромъ на Французскомъ и Англійскомъ языкахъ, тѣмъ, что онъ былъ человѣкомъ его міра, и какой то наивностью добродушія.
Прійдя на конюшню, ему ужасно понравилась верховая степная лошадь, и онъ съ ребяческой наивностью просилъ осѣдлать и проѣхаться. Что то такое онъ представлялъ себѣ въ ѣздѣ на степной лошади и казацкомъ сѣдлѣ дикое, поэтическое, изъ котораго ничего не выходило, но наивность его (въ особенности съ его красотой, улыбкой и граціей движеній) была мила. Тоже понравился онъ Левину разсказами о своемъ имѣніи.[1659] Онъ спрашивалъ Левина совѣта, какъ ему быть[1660] и можно ли жить въ деревнѣ, и видно было, что онъ понималъ чутьемъ прелесть деревенской жизни, но не имѣлъ никакого понятія о томъ, какъ и чѣмъ люди живутъ въ деревняхъ. Оттого ли, что натура его была симпатична Левину, или потому, что Левинъ старался, въ искупленіе вчерашняго грѣха, найти въ немъ все хорошее, Левинъ въ самомъ веселомъ и дружескомъ расположеніи вернулся съ нимъ домой.
* № 159 (рук. № 97).
«Завтра пойду рано утромъ, возьму на себя не горячиться. Бекасовъ пропасть. Вонъ другой блеетъ барашкомъ. И дупеля есть, а приду домой, будетъ записка отъ Кити». Но думать о Кити онъ не позволялъ себѣ: ему становилось слишкомъ страшно за все то, что могло съ ней случиться. «Да, это правда, – думалъ онъ, – что такое отношеніе къ женѣ есть отсутствіе мужества. Но чтожъ дѣлать, – думалъ онъ, – разумѣется, я буду скрывать это свое обабленіе. Есть такія вещи, что знаешь, что нехорошо, какъ нашъ разговоръ сейчасъ. Разумѣется, несправедливо мое довольство и богатство, но долженъ ли я отдать все?»
