Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец
– Я уже слышала все эти пламенные речи!.. Лесть, обман! Пожалуйста, замолчи!
– Но разве ты не обещала мне отвечать решительно, когда мы прибудем в Москву? Разве я не заслужил твоего внимания моею преданностью, послушанием? Я все исполнил, чего ты требовала. Помогал тебе укрываться во Львове, в Кракове и в стане; исполнял твои поручения, как раб; отдал тебе даже важные бумаги, которых приобретение стоило мне столько труда и опасностей. Теперь я стражду в немилости! А если б я имел эти бумаги, то царь отдал бы мне за них половину царства! Не зная твоих намерений, в ослеплении, я был твоим орудием. О, любовь, любовь! Все я принес тебе в жертву, а ты холодна, как лед. Неблагодарная, ты все забыла! Разве я предлагаю тебе что-нибудь бесчестное! Иди со мною под венец – вот все, чего я от тебя требую. Разве и в этом поступке ты не видишь безмерной моей любви? Рядовой дворянин, я имею право выбрать себе жену между первыми русскими родами, а я предлагаю руку мою неизвестной… страннице…
– Мне жаль тебя, Квашнин! Но зачем ты требуешь от меня своего несчастия? Здесь, в России, женятся без любви; но ты, привыкший к иноземным обычаям, захочешь ли иметь жену с сердцем твердым и холодным, как камень? Я не могу любить тебя, не могу любить никого… одна страсть гнездится в душе моей – ненависть!
– Ты клевещешь на себя! Может ли такое создание, как ты, жить одною ненавистью? В глазах твоих пламя, любовь…
– Прошло время! – сказала девица с горькою улыбкой. – Сердце мое знало любовь и сгорело от нее! Неблагодарность, измена сожгли сердце мое и превратили его в черный, хладный уголь, который не может воспылать ничем, только местью.
– Ты мне столько раз повторяла это и до сих пор не хочешь открыть тайны… Кто изменил тебе, кто возжег ненависть в тебе ко всему человеческому роду? Скажи, откройся, я буду твоим мстителем! Ты следуешь повсюду за царем… Не скрывается ли счастливый изменник между его ближними?.. Ужели сам царь?..
– Так, он, этот царь, погубил меня! – воскликнула девица. – Он, как змей, впился в сердце мое, отравил жизнь мою и даже покушался на убийство. Квашнин! помоги мне отмстить вероломному – и я твоя!
Квашнин всплеснул руками и отступил назад.
– Сам Царь! О, я недогадливый. Теперь открылись мне глаза!.. Ты приводишь меня в ужас!.. Сам царь!..
– Какой он царь? – сказала девица. – Это исчадие иезуитского умысла, а не чадо Иоанново. Разве ты не убедился еще из писем иезуитских?
– Но он силен, он самовластвует в России! – сказал Квашнин.
– Послушай, Квашнин, будь искренен со мною. Я все знаю. В одежде цыганской, ворожа по домам, я проникла и в дом князя Василия Ивановича Шуйского. Знаю, что вы собираетесь там, и знаю, о чем толкуете. В первое ваше собрание я сама явлюсь к вам. Требую, чтоб ты молчал до тех пор и, когда я предстану посреди вас, чтоб поручился в ненависти моей к самозванцу, похитителю русского престола. Обещаешь ли мне это?
– Обещаю! – сказал Квашнин.
– Итак, ступай с Богом! Когда дело кончится – я отдам тебе мою руку.
– Но скажи мне, кто ты? Справедливо ли, что называешься Анною?
– Нет. Настоящее мое имя Калерия. Я вольная гражданка киевская, греческого рода и веры. Прошлец, проживая в Киеве, обманул меня – но ты узнаешь все после. Довольно, если я скажу тебе, что поклялась отмстить изменнику за оскорбленную, презренную любовь, за его злодейство-и исполню клятву или умру!
Квашнин в задумчивости вышел из светлицы. Любовь, страх, мрачные предчувствия колебали его душу. Он отправился в дом, занимаемый иезуитами, куда пригласил его патер Поминский для важного дела.
* * *В палатах царских было тихо. Царь пировал у тестя своего Мнишеха, а царица Марина Юрьевна оставалась одна в своих комнатах. Наступил вечер, и пани Хмелец-кая ввела к царице польского дворянина Осмольского и удалилась.
Осмольский придвинул запросто стул и небрежно сел возле софы, на которой покоилась Марина.
– Что с вами сделалось, прекрасная царица, царица души моей? – сказал Осмольский. – Здоровы ли вы? Я замечаю в вас необыкновенное волнение, глаза ваши красны…
– Ах, Осмольский! Я сама не своя от гнева, досады… Вообрази себе, муж мой имеет любовницу!
– Так что ж? Тем лучше! Неужели вы ревнуете? Не влюбились ли вы в своего мужа?
– Это не ревность, но досада. Неужели этот ветреник не находит меня довольно красивою, что влюбился в другую? Уж, конечно, не ум, не хитрость, не дарования соблазнили его. Ты знаешь, как воспитаны здешние женщины; итак, вероятно, что он предпочел мне другую по одной красоте!
Осмольский улыбнулся и сказал:
– Если он не умеет ценить вашей красоты, очаровательная царица, тем хуже для него! Из этого не стоит вам беспокоиться. А в кого же он влюблен?
– В дочь Годунова, в Ксению! Муж мой сказывал мне, что она заключена в монастыре, а вместо того она находится в Москве, в доме князя Мосальского, и мой изменник каждый вечер посещает ее.
– Кто же сказал вам это?
– Здесь есть какая-то молодая цыганка, ворожея. Признаюсь в слабости: мне захотелось испытать ее искусство, и она сперва открыла мне двусмысленностями о неверности моего мужа, а после рассказала все подробно.
– Предайте забвению это дело! Мое сердце вознаградит вас с избытком за потерю любви мужа.
– Нет, Осмольский! На это невозможно смотреть хладнокровно. Ты знаешь, что русские бояре не любят чужеземцев, и особенно озлоблены на меня за то, что я не приняла греческой веры. Они могут внушить мысль моему мужу развестись со мною, жениться на Ксении… О, я не потерплю этого, не потерплю! Скорее умру, чем соглашусь сложить с себя венец царский! Пусть прежде погибнет царь и царство, нежели я сойду с престола! Осмольский, если ты любишь меня, то должен помогать мне отвратить эту грозу…
– Что же вы намерены предпринять?
– Я еще и сама не знаю. Сперва я хочу видеть мою соперницу. Чрез час явится здесь цыганка, и я хочу отправиться с нею тайно в дом Мосальского. Ксения живет особо, в новопостроенном тереме; Мосальский пирует с моим мужем, и они, верно, останутся там до поздней ночи. Вы должны проводить меня.
– Охотно, только я опасаюсь, чтоб это не наделало шуму…
– Я хочу, хочу видеть мою соперницу! После посоветуемся с отцом, что должно предпринять, но прежде всего я непременно хочу видеть эту Ксению!
* * *Ксения Борисовна плакала, стоя под иконами в своем тереме, и прижималась в угол, как робкая голубица перед лютым коршуном. Няня закрывала ее собою, а Лжедимитрий в гневе ходил большими шагами по комнате, останавливался, посматривал на царевну и снова расхаживал. Наконец он остановился пред испуганными женщинами и сказал:
– Страшитесь моего гнева, если не умеете пользоваться моею милостию! Ты, упрямая старуха, ты будешь заключена в преисподнюю и в тяжких цепях, на сырой земле будешь вечно упрекать себя в безрассудстве и в несчастии своей питомицы. Ты, Ксения, ты узнаешь, что значит оскорбленная любовь! Я берег и лелеял тебя, как нежный цвет в бурю; я сохранил жизнь твою от злобы убийц; я призрел тебя, сироту, а ты, вместо благодарности, гнушаешься мною, отвергаешь любовь мою!.. Нет, полно мне покоряться твоим прихотям, полно потворствовать!
– Ты упрекаешь меня благодеяниями, о которых я тебя не просила, – отвечала Ксения. – Ненавижу жизнь, и только из страха Божия не смею поднять на себя рук. Что для меня осталось на земле после гибели моих родных? Горесть, одна горесть! Что ты приготовил для меня? Стыд и поношение! Но я не претерплю поношения и, хоть бы предать душу на вечные муки, умру, но не посрамлю рода моего, царского сана! Довольно уже стыда, что ты осмеливаешься требовать от меня любви беззаконной; но если б ты предлагал мне и руку, и венец царский, и тогда бы я предпочла гроб брачному ложу. Ты гордишься властью, могуществом, но ты можешь только истреблять, губить, вселять ненависть в сердцах, а не в силах заставить любить себя…
– Я тебе докажу, что я в силах заставить тебя повиноваться моей воле! Слыхала ли ты, как заставлял любить себя отец мой, царь Иван Васильевич? Ты – раба моя, ты должна гордиться тем, что твой господин удостоил избрать тебя к своей забаве.
– Господи, воля твоя, до чего мы дожили! – вскричала няня, всплеснув руками. – Нет! ты не царский сын, а злой чернокнижник, когда смеешь ругаться над сиротством и слабостью. Ищи себе на Москве бездушных жен и дев, но оставь в покое царевну добродетельную! Не попущу греха и посрамления и, если ты осмелишься прикоснуться к ней, не пощажу ни тебя, ни ее, ни себя! Видишь ли это? – Няня вынула из-за пазухи нож и показала Лжедимитрию.
– Сюда, драбанты! – воскликнул Лжедимитрий. Дверь отворилась, и четыре иноземные воина вошли в терем. – Возьмите эту старуху и вытащите отсюда! – сказал самозванец, задыхаясь от гнева. – Бери ее!
Воины бросились на несчастную, у которой от страха выпал нож из рук, схватили ее и потащили. Ксения, ухватясь за няню, громко закричала. Лжедимитрий поспешил к Ксении и, взяв ее в свои объятия, отторгнул от няни. В эту самую минуту дверь в тереме растворилась и вбежали две женщины.
