Иван Тургенев - Том 8. Повести и рассказы 1868-1872
Как бы стремясь ответить на возможный вопрос читателей, отраженный в подлежащем изъятию эпилоге, где в его подобии «Короля Лира» Шекспира Корделия? — Тургенев усилил эпизоды, раскрывающие черты сходства Евлампии и Корделии (непокорность Евлампии, ее нежелание пресмыкаться перед отцом в момент раздела имущества, ее преданность отцу и желание, хотя и запоздалое, искупить свою вину и вину сестры перед отцом). Тургенев также вписал обещания Евлампии залечить раны отца, нежностью и уходом заставить его забыть его горести, прямо напоминающие эпизоды лечения Лира в стане Корделии. Эта обработка производилась постепенно, но неуклонно — в черновом и беловом автографах и наборной рукописи.
Вместе с тем, не стирая черт, общих для характеров всех членов харловского семейства, Тургенев, по мере обработки повести, всё более ощутимо противопоставляет Анну Евлампии. Евлампия, у которой «сердце, как уголь горячий» (с. 189 — слова, включенные в беловой автограф), чужда суровой и решительной Анне. В текст белового автографа внесено признание Евлампии о себе и сестре: «согрешили» (с. 218) — слово покаяния, перекликающееся с признанием Харлова и передающее чувство, далекое от страстей, которые владеют расчетливой, жестокой Анной, способной даже отравить мужа (см. с. 225 — разговор соседей об этом факте включен в текст в беловой автограф). Этот сюжетный ход опять вызывает в памяти драму Шекспира (попытку Гонерильи отравить мужа).
Усиление и конкретизация психологических характеристик героев повести — участников конфликта, приближение в ряде случаев к сюжетной схеме «Короля Лира» Шекспира не изменило одной общей особенности повести Тургенева. Она сохранила свою трагическую безысходность, осталась драмой без катарсиса, рассказанной в повествовательной форме. Наделив Евлампию некоторыми чертами Корделии, Тургенев не снял с нее, а даже усилил ее трагическую вину. Однако картина смерти Харлова, хотя она и лишена всякого светлого начала, в беловом автографе несколько изменилась. Вместо отзывающегося мрачной символикой образа: «Старик священник подобрал рясу и положил крест Харлову на кровавые губы», вычеркнутого в черновом автографе, появились детали, передающие некоторую торжественность его смерти: «Казачок Максимка приблизился, стал на одно колено и, далеко отставив другую ногу, как-то театрально поддерживал руку бывшего своего барина». И далее: «Максимка начал креститься».
С разработкой характеров членов харловского семейства и со стремлением писателя прояснить аналогию рассказанной им истории с трагедией Шекспира связано изъятие главы, рисующей бегство Евлампии из родного дома. Сходство эпизодов бегства Евлампии и Харлова, вряд ли преднамеренное, усиливало близость характеров и судеб Харлова и его дочери настолько, что самое столкновение между «степным королем Лиром» и его неблагодарными наследницами отчасти теряло свою остроту. Возможно, что из этого соображения, а также потому, что внесение сцены летнего свидания в лесу нарушило стройность сопоставления двух встреч с героиней (в беловом автографе этой сцены в лесу нет — есть только помета на полях: «Сцену приб<авить>»), Тургенев вычеркнул эпизод бегства Евлампии. В первом слое рукописи содержатся также отдельные фразы и выражения, сближающие характеры Анны и Харлова. Эти фразы подверглись впоследствии изменению. Так, например, здесь было замечание соседа по поместью об Анне Слёткиной: «Такой же кулак, как и покойный», затем вычеркнутое. Самый образ Харлова — «степного короля Лира» — подвергся значительной обработке. В описании внешности героя были черты, явно связанные с тем этапом работы над повестью, который отражен в формулярном списке действующих лиц. Вместо «росту исполинского!» (с. 159) было: «росту исполинского, тучности необъятной. Покойный Лаблаш перед ним показался бы стройным юношей»[201]. Отбрасывая сравнение с Лаблашем, много говорившее ему самому, но понятное далеко не каждому читателю, Тургенев освобождал повествование от «опор», которые были необходимы ему при построении образа.
Характеристики многих второстепенных лиц повести были шире и разностороннее в первоначальном тексте повести. Такая детальность описаний персонажей, не участвующих в основной интриге, затемняла композиционную схему повести, путала аналогию Харлова с «Королем Лиром». Поэтому Тургенев в ряде случаев отказался от многих деталей, подчас весьма интересных. Так, первоначально гораздо более разносторонне характеризовался Житков, о жизненных планах которого говорилось подробное и личные качества которого (жестокость, привычка расправляться с солдатами и мужиками при помощи кулаков) более откровенно связывались с привычками, усвоенными им в годы службы. Текст содержит следующие, подвергшиеся затем исправлению или изъятию характеристики Житкова: после «словно росинками» (с. 173) — «Перед матушкой он просто уничтожался не столько из уважения, сколько от жадности к приобретению; он видел в ней <…> будущую помещицу, то есть, говоря без обиняков, дойную корову»[202] вместо: «Матушка не обманывалась насчет его способностей» (с. 173) — «Матушка считала его распорядительным человеком, но сомневалась в его умственных способностях. Вообще он внушал ей чувство, похожее на гадливость»; после: «Евлампия себя в обиду не даст» (с. 173) — «Я был того же мнения, — но, признаюсь, не мог себе представить эту мощную красавицу женою подобного [балбеса] господина. Самому Житкову она очень нравилась; он даже как-то особенно хмыкал, когда упоминал о ней. Он был великий охотник до женских прелестей; но по тупоумию успевал мало, — хотя и собирался обзавестись гитарой и подучиться, так как он на этом инструменте играть не умел». Особенно яркая характеристика Житкова содержалась первоначально в развернутом окончании, своеобразном эпилоге повести. О Житкове здесь говорится: «Житков жив до сих пор и даже нисколько не изменился; то же волосатое, вечно потное лицо, тот же ищущий и тупой взгляд. Он почти ежегодно ездит в губернский город, добивается казенного места, получает это место, лишается его по крайней неспособности, снова ездит в город, получает место снова и т. д. Шутники у нас прозвали его барометром охранительной партии и по его возвышению и падению судят о том, как стоят ее акции. Он дожидается „настоящего“ губернатора; быть может, и дождется».
Из вариантов чернового и первого слоя белового автографов можно извлечь некоторые дополнительные данные о Слёткине и его отношениях с Евлампией, а также о реакции Анны на связь сестры с ее мужем. Тургенев смягчил эти эпизоды и фразы, опасаясь, по-видимому, обвинений в цинизме, которые возводились на него даже по поводу «Накануне» и «Первой любви».
Характеристика охотника Викулова в первоначальных рукописях заставляет вспомнить о близости творческой манеры Тургенева в повести «Степной король Лир» к стилю «Записок охотника». Вместо «некто Викулов, из мещан» (с. 225) в беловом автографе было: «некто Викулов, кронштадтский мещанин (почти все тогдашние вольноотпущенные приписывались к Кронштадту)». Уничтожая такие колоритные подробности, писатель стремился к возможно большему сокращению всех эпизодов, не имеющих отношения к центральному образу — Харлову — и к главной сюжетной коллизии.
Особенно много внимания уделил Тургенев разработке юридических и бытовых деталей, невозможность наблюдения и собирания которых он остро ощущал за границей во время работы над повестью. В текст повести были внесены новые подробности, касающиеся раздела имущества Харлова и разрушения им крыши флигеля. Посещавший писателя К. Н. Модзалевский вспоминал: «… Тургенев настойчиво спрашивал меня, как называются поперечные брусья на крыше, на которые кладут кровлю. Я отвечал ему — стропила» (см.: Т сб (Бродский), с. 50). «Стропила», как и многие другие слова, обозначающие части крыши, вошли в текст повести. Специфичность подобных названий была подчеркнута уже в первом эпизоде: Наталья Николаевна, узнав из рассказа Квицинского о разорении крыши дома Харловым, недоуменно повторяет: «Шалёвки… однотёс… выведены». Весь этот эпизод был вставлен в текст белового автографа. Впоследствии при переписывании здесь была сделана сноска, поясняющая специальные выражения. Уточнение деталей быта нашло выражение и во вставленном в эпизод разрушения дома обращении Харлова к Слёткину: «Али закон вспомнил: коли принявший дар учинит покушение на жизнь дателя — то датель властен всё назад потребовать! — Валяй!» (с. 218).
К числу существенных фактических уточнений, сделанных в беловом автографе, принадлежит и исправление первоначального варианта: «О федосеевцах-раскольниках» — на «О хлыстах-раскольниках». Очевидно, справившись о федосеевцах, Тургенев узнал, что хотя они и «беспоповцы», но «богородицы» у них не может быть, и заменил «федосеевцев» на «хлыстов», действительно обожествлявших своих «пророков» и «пророчиц». Возможно, что эта ошибка была писателю указана во время чтений повести в России.
