Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Варгас Льоса
В один из дней или ночей — в тюремной камере времени не разобрать — его, голого и в наручниках, вытащили из камеры, повели вверх по лестнице и втолкнули в залитую солнцем комнату. Свет ослепил его. Но потом он различил бледное лицо красавчика Рамфиса, а рядом стоял, как всегда, прямой, несмотря на годы, его отец, генерал Пиро Эстрельа. Узнав старого отца, Сальвадор не сдержал слез.
Но генерала не взволновал вид изувеченного сына, он взревел от негодования:
— Я тебя не знаю! Ты мне не сын! Убийца! Предатель! — Он размахивал руками, захлебывался гневом. — Ты что — забыл, что все мы, и ты, и я, всем обязаны Трухильо? И этого человека ты убил? Покайся, несчастный!
Ему пришлось опереться на стол, потому что почувствовал, что сейчас упадет. Он опустил глаза. Старик притворялся? Хотел угодить Рамфису, чтобы потом спасти сыну жизнь? Или трухилистский пыл в отце сильнее, чем чувство к сыну? Эти сомнения терзали его потом постоянно, за исключением того времени, когда его пытали. А пытали его ежедневно или с перерывом в день, и теперь пытки сопровождались длинными, сводящими с ума допросами, на которых ему тысячи раз задавали одни и те же вопросы, выпытывали одни и те же подробности и старались выбить из него новые имена заговорщиков. Ему так и не поверили, что он не знал никого кроме тех, кого они уже знали, и что никто из его семьи не был сообщником, особенно — Гуаро. Ни Джонни Аббес, ни Рамфис на этих сеансах не появлялись; пытали и допрашивали его их подчиненные, которых со временем он уже хорошо знал: лейтенант Клодовео Ортис, вольнонаемный Эладио Рамирес Суэро, полковник Рафаэль Трухильо Рейносо, лейтенант полиции Перес Меркадо. Одни, похоже, забавлялись, тыча в его тело электрическими наконечниками, колотя по голове и спине резиновыми дубинками или прижигая кожу сигаретами; другие проделывали это без удовольствия или скучая. И всегда перед началом сеанса кто-нибудь из подручных, ответственный за электрические разряды, опрыскивал воздух «Найсом», чтобы приглушить вонь экскрементов и запах паленого мяса.
Однажды — когда это могло быть? — к нему в камеру втолкнули Фифи Пасторсу, Уаскара Техеду, Модесто Диаса, Педро Ливио Седеньо и Тунтина Касереса, молоденького племянника Антонио де-ла-Масы, по первоначальному плану он должен был вести машину, которую в конце концов повел Антонио Имберт. Они тоже были голыми и в наручниках, как и он. И тоже все это время находились в Девятке, в других камерах, и прошли через то же, что и он: электрические разряды, избиения, прижигания, иголки в уши и под ногти. И бесконечные допросы.
От них он узнал, что Имберт и Луис Амиама исчезли и что отчаявшийся найти их Рамфис пообещал полмиллиона песо тому, кто поможет их поймать. От них он узнал, как погибли, сражаясь, Антонио де-ла-Маса и генерал Хуан Томас Диас, и Амадито. В отличие от него, которого держали в строгой изоляции, они могли разговаривать с тюремщиками и узнавать от них, что происходило на воле. Уаскар Техеда от одного из своих мучителей, с которым нашел общий язык, узнал о разговоре, произошедшем между Рамфисом Трухильо и отцом Антонио де-ла-Масы. Сын Генералиссимуса пришел к дону Висенте де-ла-Масе в тюремную камеру сообщить, что его сын умер. Старый предводитель провинции Мока спросил, и при этом голос его не дрогнул: «Умер сражаясь?» Рамфис сказал, что да. Дон Висенте перекрестился: «Слава Тебе, Боже!»
Он был рад, что Педро Ливио Седеньо оправился от ран. Негр вовсе не держал на него зла за то, что в страшной ночной суматохе он нечаянно попал в него. «Одного вам не прощаю, что вы меня тогда не пристрелили», — пошутил он. — «Для чего вы спасли мне жизнь? Для этого? Болваны!» Злость на Пупо Романа у всех была велика, однако никто не порадовался, когда Модесто Диас рассказал, как он из своей камеры в верхнем этаже этого самого заведения увидел Пупо — голого, в наручниках, с зашитыми веками, его волокли в пыточную камеру четверо подручных. В Модесто Диасе и следа не осталось от того умного и элегантного политического деятеля, каким он был всю жизнь; он не просто похудел на много килограммов, но все его тело было в язвах, а на лице застыло отчаяние. «Таким же стану и я», — подумал Сальвадор. С тех пор, как его арестовали, он ни разу не видел себя в зеркале.
Он много раз просил во время допросов, чтобы ему разрешили исповедника. Наконец однажды тюремщик, принесший им еду, спросил, кто хотел священника. Руку подняли все. Им дали надеть штаны и по крутой лестнице привели наверх, в комнату, где Турок услышал оскорбления от отца. Едва он увидел солнце, почувствовал на коже его ласковое тепло, как воспрянул духом. И еще больше — когда исповедался и причастился, чего, он думал, никогда уже не сможет сделать. Когда же армейский священник, отец Родригес Канела, предложил им вместе с ним вознести молитву в память Трухильо, Сальвадор один преклонил колени и молился вместе с ним. Его товарищи остались стоять, испытывая неловкость.
От отца Родригеса Канелы он узнал, какой был день: 30 августа 1961 года. Прошло всего три месяца! А ему казалось, что кошмар длится века. Измученные, ослабевшие духом и телом, они мало разговаривали, и все разговоры вертелись вокруг того, что они видели, слышали и пережили в Девятке. Из всех рассказов товарищей по камере у Сальвадора навсегда запечатлелось то, что рассказал, не сдерживая рыданий, Модесто Диас. В первую неделю его сокамерником был Мигель Анхель Базе Диас. Турок помнил, как он удивился, когда 30 мая на шоссе в Сан-Кристобаль появился в «Фольксвагене» этот человек, чтобы заверить их, что Трухильо, с которым он только что прогуливался по Авениде, приедет; так он узнал, что этот важный сеньор трухилистской закваски — тоже в заговоре. Аббес Гарсиа с Рамфисом не могли простить того, что он был так близок к Трухильо, и теперь вымещали на нем злобу, лично присутствуя при пытках электричеством, кнутом и огнем, а потом приказывали врачам СВОРы оживить его, чтобы продолжать мучить. Недели через две или три вместо обычной тарелки вонючей похлебки из кукурузной муки им в камеру принесли горячее варево с кусками мяса. Мигель Анхель Базе и Модесто набросились на него, руками хватали мясо, пока не наелись до отвала. Вскоре тюремщик пришел снова. И встал над Баз-сом Диасом: генерал Рамфис Трухильо желал знать, не омерзительно ли было есть собственного сына.
