Тебя все ждут - Антон Владимирович Понизовский
– Вы закончили? – спросил я.
Он протянул мне листок.
Поскольку это письмо было написано до расторжения первого договора, на него у меня есть права. Письмо короткое, и я, не рискуя запутать читателей, в кои-то веки могу привести текст в нетронутом виде, т. е. с сохранением авторской логики, орфографии и пунктуации.
♦
Отец Георгий,
Прошу вас, если есть хоть [зачёркнуто]
Прошу Вас, повлияйте чтобы мне [зачёркнуто] нам дать ещё время, Л.И. и мне. Хотя бы не много время!
Л.И. некуда возвращатся. У неё две соседки алкоголички и больше никого.
А я должен вернутся домой.
Или нет?
Как вы думаете?
Марина, моя жена, не хочет, чтобы я вернулся.
И сам я не понимаю [зачёркнуто]
И я не могу представить [зачёркнуто]
Я понимаю что должен. Но, я ещё не готов. Нужно время, хотя бы не много.
Помолитесь пожалуйста о Марине.
И ещё, помолитесь пожалуйста о Людмиле Ивановне.
Сейчас она как будто мой близкий родственик.
Странно: поселили случайно чужих людей, а теперь как будто самые, самые родные люди.
Мне остатся с ней или всё-таки лучше вернутся домой? Сообщите пожалуйста, Ваше мнение?
Прошу вас, помолитесь о моём сыне Алексее!
Я знал [зачёркнуто]
И обо мне.
Я должен вернутся домой, я понимаю
Или всё-таки пока нет?
7
Когда внезапно случается что-нибудь непредвиденное, плохое, я разумом реагирую очень быстро, а эмоциональный ответ приходит с большой задержкой: меня может «накрыть» через несколько дней или даже через несколько месяцев. И я знаю, что многие так устроены.
Кроме того, я считаю – точней, разделяю известное мнение, – что похороны, поминки, вся эта отвлекающая суета имеет психотерапевтическое значение. Можете считать меня монстром, но я решил, что этот момент… ну, не то чтоб «удачный», странно было бы его назвать удачным – но именно с психологической точки зрения допустимый момент для разговора про деньги. А. не выглядел «убитым горем», «раздавленным» и т. п. Не кричал, не рыдал. А каким он будет через час, через два – неизвестно. Так зачем же мне дожидаться, пока накроет? – подумал я.
– Алексей Юрьевич. Я понимаю, сейчас не лучшее время для деловых разговоров…
– Да.
– Да. Но другого времени у нас не будет. Я должен вам сообщить, что условия изменились. Наш договор расторгается. Если вы возвращаетесь на площадку, мы с вами должны будем заключить новый… вот на этих условиях. Обратите внимание на пункт четыре-один.
Он посидел, тупо глядя на цифры, явно не понимая. Спросил:
– Это в рублях?
– Да, вот написано: «…рублей… тридцать девять копеек».
– Подождите, это… во сколько раз меньше? В десять? В пятнадцать? Я не понимаю…
– Меньше, чем что?
– То, что было.
– Не сравнивайте. То была уникальная ситуация, уникальный контракт. Один из самых больших актёрских контрактов в истории телевидения в России. Сейчас ситуация абсолютно другая. И ваша, и наша, и с сериалом, и на канале вообще, и в стране… Это максимум. Можете не соглашаться. Но я гарантирую: ничего сопоставимого с этой суммой сейчас вам никто не предложит.
– Но я могу отказаться? – тупо повторил он.
– Конечно.
– Мне выдадут мою одежду?
– Естественно, – улыбнулся я. – Почему вы…
– Вот просто встать и уйти?
– Вы же помните: у нас есть ваша маска. Вы умрёте во сне от сердечного приступа.
Он замолчал, неподвижно глядя перед собой. Я подождал полминуты.
– Прочтите контракт, – сказал я. – Он гораздо короче. И мягче. Вы не обязаны будете сидеть в кресле…
– Я разбил эликсир, – сказал он.
– Пришлём новый. Из Англии. Вы не должны будете находиться здесь круглосуточно. Ночью сможете выходить… А сможете оставаться. Как захотите.
Он начал было читать, потом поднял голову:
– Кто-то ещё ушёл? Кроме Ольги?
– Уйдёт Александра.
– Кто?
– Дуняша. Личные обстоятельства. Выходит замуж.
– М-м… А Ферапонт? – неожиданно спросил А.
– Вы же сами видели, Ферапонт сделал свой выбор. Но у нас есть замена. На мой взгляд, очень хорошая.
Он снова какое-то время пытался вчитаться.
– Нет, слушайте, я не могу. Я ни слова не понимаю. Потом.
– Вы сейчас возвращаетесь на площадку?
А. посмотрел на меня, на листочки, опять на меня. Спросил:
– Сколько у меня времени? На решение.
– Ну… Честно говоря, не хотелось бы здесь просидеть до утра. И сценаристы ждут, что писать. Вы умерли или нет. Если умерли – нам нужно подготовиться, положить куклу…
– Сейчас, хорошо… Сейчас…
Он закрыл глаза и приложил ко лбу кончики пальцев. Вышло очень изящно. Но у меня не возникло чувства, что А. играет. Видимо, за девять месяцев эти графские жесты так въелись, что теперь получались сами собой.
– Мне надо подписать здесь?
– Здесь, ещё здесь, и так на каждой странице.
Я видел, что А. уже был готов подписать – но что-то его снова затормозило. Он вернулся к первой странице и стал перечитывать договор.
– Сейчас… – бормотал он. – Сейчас.
– Не спешите.
Я продолжил сверять по списку фальшивые драгоценности. Не мог найти одну серёжку, потом нашёл. И когда подписы-вал очередной акт приёмки, вдруг сообразил, что именно так поразило меня в лице А.
Оказалось, что он настоящий.
Девять месяцев я писал ему реплики, он их произносил. Часто перевирал. Изредка улучшал. Импровизировал – но всё равно делал это в тех рамках, которые задавал я. Иногда он считал, что перечит мне, переигрывает меня – но на самом деле просто заглатывал одну из пары наживок, делал выбор из двух или, максимум, трёх вариантов, которые я заранее предусмотрел.
Мне было с ним скучно. Я не кокетничал перед вами, когда писал, что хочу вступить с персонажем в конфликт, хочу, чтобы он принял решение самостоятельно. Мой текст сделается настоящим, – убеждал я себя, – и я сам сделаюсь настоящим писателем, если мои персонажи будут действовать по своей воле, свободно.
Да, всё это я вам уже говорил, и вроде бы говорил вполне искренне – но, как выяснилось теперь, в глубине души я не верил, что это и правда может произойти. А теперь я сидел напротив А., который застыл над страницами договора, и мне было не по себе.
Я видел – то, о чём я не смел мечтать, происходит: я смотрю на него и не знаю, подпишет ли он договор. Я привёл все свои аргументы и теперь могу только ждать. Но также я понимал: независимо
