Иван Шмелев - Том 7. Это было
И дальше:
Мы не признали наглой волиТого, пред кем дрожали вы…
И – ……
…… в бездну повалилиМы тяготеющий над царствами кумир,И нашей кровью искупилиЕвропы вольность, честь и мир?
За полгода до смерти Пушкин творит «Молитву» – покаяния: «Отцы пустынники и жены непорочны…» Предчувствия… Православные люди русские слышат эти предчувствия, готовятся. И вот, – подведение итога, самоутверждение, отдание творческого дыхания своего – Богу:
Веленью Божию, а муза, будь послушна…
Тут – вера. Тут и определение искусства, как служенье Богу. Этим подчинением веленью Божию Пушкин скрепляет себя навеки с недрами, которые его родили. Здесь Пушкин утверждает правду народную, заветное назначение его – «служить добру»:
И долго буду тем любезен я народу,Что чувства добрые я лирой пробуждал…
И – далее…
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,И назовет меня всяк сущий в ней язык…
Да, он знает крепко, что нерушимо спаян с родным народом, и знает – чем– всем естеством народным, чем жив народ. Это – завещание, завет: «Я, Александр Пушкин, веленью Божию послушный, навеки с вами, со всею великой Русью, – ваш».
Воистину, он наш, навеки!
Томление по «мирам иным», разлитое в сказаньях, в стихах духовных, томленье земным, тяга к «неведомому Граду», наши провалы в грех и устремленность к небу, извечная наша неприкаянность и порыв, именуемые в мире «ам сляв» – это и в Пушкине. Скука земным, усталость от земного… – «давно усталый раб, замыслил я побег в обитель дальнюю…», порывы – «в соседство Бога»… Вот оно, сияющее, заоблачное:
Высоко над семьею гор,Казбек, твой царственный шатерСияет вечными лучами.Твой монастырь за облаками,Как в небе реющий ковчег,Парит, чуть видный над горами.Далекий, вожделенный брег!Туда б, сказав прости ущелью,Подняться к вольной вышине;Туда б, в заоблачную келью,В соседство Бога, скрыться мне!..
Что это? Сущность живая наша. Как же ему не верить! Он наш Пророк и наше откровение – Завет.
Есть у народов книги вдохновенных, гениев, пророков. В годины поражений и падений народы черпают в них силу. У нас – он, Пушкин. Если бы мы спросили свое сердце – чего хотим? – оно сказало бы – «самостоянья своего»! Самостоянье – Пушкина слово:
Два чувства дивно близки нам –В них обретает сердце пищу –Любовь к родному пепелищу,Любовь к отеческим гробам.На них основано от векаПо воле Бога самогоСамостоянье человека, –Залог величия его.Животворящая святыня!Земля была б без них мертва;Без них наш тесный мир – пустыня,Душа – алтарь без божества.
Уразумеем ли нашего Пророка? Столько претерпев, нельзя оставаться прежним: надо склониться перед святыней, единым сердцем. Страдания умудряют, обновляют. Мы должны раскрыть, наконец, тайну Пушкина. И мы раскрываем ее: он сам ее нам открыл – собой. Вот оно, «явление чрезвычайное», «пророческое»! – в Пушкине раскрывается Россия. Томимы духовной жаждой, мы влачились в пустыне мрачной, и вот – Серафим, «на перепутье нам явился»! И мы с восторгом примем «угль, пылающий огнем». И тогда, как откровение, мы прочтем:
А ты, с которой образованТатьяны милый идеал…О, много, много рок отъял!
Да, много. Опаленные животворной встречей, очищенные страданьем, теперь мы внимаем чутко… теперь мы стремимся к ней… ловим неизъяснимый образ –
. . . . . . тайные преданьяСердечной, темной старины,Ни с чем не связанные сны,Угрозы, толки, предсказанья…
Теперь – новый смысл раскрываем в давно знакомом:
Тогда – не правда ли? – в пустыне,Вдали от суетной молвы,Я вам не нравилась… Что ж нынеМеня преследуете вы?Зачем у вас я на примете?..
«Милый идеал» разгадан нашим сердцем, узрен «сквозь магический кристалл» Бессмертного.
Перстами, легкими, как сон, –
коснулся он слуха нашего… – и слышим:
В надежде славы и добра,Гляжу вперед я без боязни.
(Возрождение. 1957. № 62. С. 6–14)
Варианты в отрывках:
(Возрождение. 1937. 6 февр. № 4064. Приложение «Пушкин. 1837–1937». С. 21
Иллюстрированная Россия. 1937. 6 февр. № 7. С. 34; 1937. 20 февр. № 9. С 8–9
Меч. 1937. 14 февр. № 6. С. 5;
Русское слово. 1937. 22 февр. № 42. С. 2)
Книга о вечном
Да, именно, – о вечном: о «божественном глаголе», о «Божьих лучах в земных явлениях», – о приоткрывающейся Божьей Тайне. Другим словом и не могу я определить глубокую сущность этой книги, захватывающей дерзанием и откровением, острой мыслью и страстной верой. Книга эта, пожалуй, и раздражит иных; но многих заворожит нравственной высотой и верой в светлые силы человека, обогатит духовно, откроет глаза на то, о чем и не помышляли, что казалось «само собой разумеющимся» в мельканье нашего времени скоростей. Эта книга – о тайне мира и человека, о сокровенной их сущности, о том, что выразил прикровенно Тютчев:
Есть целый мир в душе твоейТаинственно волшебных дум.
Я говорю о новой книге профессора И. А. Ильина: «Основы художества», с подзаголовком – «о совершенном в искусстве». Издана эта книга «Русским Академическим Издательством в Риге». Рига, 1937 г.
Немало людей найдется, кому ничего не скажет это заглавие. Художество? совершенное в искусстве? Что же тут «вечного», и какие могут быть «откровения»?! «Искусство… какое это имеет отношение – коми е?» – спросят иные: «Сколько писалось об искусстве, все это давно известно». На это ответит сама книга. Но надо ее прочесть. И тогда узнают, что так еще не писалось, и в таком толковании совсем не было известно. И тут, может быть, поймут, что искусство занимает в душе человека место рядом с религией, что без искусства, как и без религии, жить нельзя, что без искусства – жизнь мертвая. Тогда признают, что вопрос – «что такое искусство?» – не «само собой разумеется», а вопрос вечный.
Тысячи книг написаны об искусстве и о религии. Эти вопросы – вечные, каждое время тщилось на них ответить: отсвет времен лежит на ответах этих.
Что есть искусство? Толстой в нашумевшей статье своей, в 90-х годах, перебрал множество определений искусства, отбросил все, и разрешился в конце концов совсем бескровным определением: «назначение искусства – вводить в сознание и чувства людей те истины, которые вытекают из религиозного сознания…» «Искусство есть одно из средств общения людей». Мертвый, пустой ответ! И это вполне понятно: вопросы вечные – не разрешаются рассудком; они о т-крываются духовным видением. Опыт такого видения и дает читателю книга И. А. Ильина.
Многообразно, в веках, толковалось искусство, но сокровенная сущность его не менялась сама в себе, как не меняется истина. Познать, что такое искусство, – значит, приоткрыть одну из тайн бытия, тайн Божиих. Это знают поэты духовным видением.
Тщетно, художник, ты мнищь, что творений твоих ты создатель:Вечно носились они над землею, незримые оку… –
вскрывает «родник искусства» гр. А. К. Толстой.
Сошло дыханье свыше,И я слова распознаю:– Гафиз, зачем мечтаешь,Что сам творишь ты песнь свою?С предвечного началаНа лилиях и розахУзор ее волшебныйСтоит начертанный в раю! –
внутренним оком зрит чуткий Гафиз.
Лермонтов слышит «звуки небес», «тихую песню» Ангела. Пушкин послушен «Веленью Божию», «божественному глаголу», «вдохновенью», «вниманью долгих дум». Эйхендорф слышит «дремлющие песни» в каждой вещи, зрит «сны мира».
В каждой вещи песня дремлет,Мир исполнен тайных снов:Зову вещему он внемлет,И запеть всегда готов.
Такое совпадение творческих чуяний у поэтов разных времен и кровей – не случайно: они все слышат одно. Тайна искусства приоткрывается: от священного корня оно восходит, истекает из небесного родника.
На этот вечный вопрос и отвечает книга: показывает, что есть совершенное искусство. Показывает явно, примерами. Дает пути и мысли пытающимся творить искусство и его судьям – критикам. И, самое важное: приводит воспринимающих искусство – а их ведь миллионы, неразумеющих, – к познанию основ искусства, подводит их к священному роднику, приоткрывает перед ними тайну. И, чуткие, покоряясь влекущей мысли и зову мыслителя-поэта, радостно постигают новое откровение искусства: им начинает проясняться, что истинное искусство совсем не то, что они принимали за искусство; что совершенное искусство – драгоценность, заваленная горами шлака, выдававшего себя обманно за искусство; что чистое искусство, по слову Шиллера, –
