Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 2
Да будут благословенны они.
1916
Илья Репин
К великой печали после первой вести о Репине недолго заставила себя ждать и вторая: о его кончине.
На семьдесят пятом году, в том же месяце, в котором родился, быть может, в тот же день — дата неизвестна — почил великий старец.
Живописцы живут долго, даже в России, по-видимому, их чисто зрительная профессия развивает благодетельное спокойствие в организме. И Репин мог бы прожить еще добрый десяток лет, но жестокая эпоха ускорила его отход в вечность и сделала этот отход мученическим.
Окидывая взором его неутомимую жизнь, прежде всего видишь, что в пантеоне русской культуры место ему принадлежит одно из виднейших, в ряду его гениальных современников: Льва Толстого, Менделеева, Римского-Корсакова.
Эта славная плеяда русских гениев еще многим поколениям будет казаться великанами.
Они — основоположники русской культуры.
Они — славные продолжатели того дела, которое в одиночестве начато было сначала Ломоносовым, потом Пушкиным.
И каждому из них в своей области приходилось быть первым пахарем.
Оттого такой богатырской свежестью веет от их творчества, оттого так молоды были они в работе, даже достигнув преклонного возраста.
Все эти черты в высшей мере присущи Репину.
Оттого, сознавая его смерть, испытываешь, кроме боли и горя, еще и возвышенное, просветленное чувство удовлетворенности его жизнью.
Внутренне бурная, она не была богата внешними событиями.
По правде сказать, мы ее мало знаем. Нет даже полного, научно составленного списка картин Репина, не то что биографии.
Интереснейшие автобиографические записки Репина им были не закончены и изданы только отчасти. К тому же писал он их как художественное произведение, как Лев Толстой свое детство.
Родился Репин в Чугуеве. Это было «военное поселение» — осколок аракчеевских затей. Репин помнит приезд в эту деревню Николая I.
Девятнадцати лет он был уже в Академии, двадцати пяти лет уже получил первую золотую медаль за картину «Иов».
Это был момент, когда в живописи, как и во всем русском искусстве, торжествовал реализм. Это была русская молодость великого этого течения. И то, что выразил Толстой словом, в живописи дал Репин.
Самородок, дитя народа, он сразу узнал в себе стихийные силы реализма и, верной ногой ступив на свой путь, никогда с него не уклонялся.
Если в «Иове» еще есть некоторая подвластность мертвым академическим традициям, то в трактовке «Воскрешения дочери Инара» (картина 1872 года, за которую он получил вторую большую золотую медаль) уже ясно видно, куда пойдет художник. Здесь заданная, академическая тема одухотворена фантазией художника, угадавшего реалистическую обстановку события.
К религиозной живописи впоследствии Репин возвращался неоднократно, и она ему все менее удавалась. Были и совсем неудачные работы, как, например, «Искушение», в котором Репин, несмотря на несколько вариантов, не мог добиться полного успеха. Религиозная живопись, по существу, была чужда Репину. Только когда какая-нибудь побочная, родная ему черта воодушевляла его, тогда картина этого рода удавалась. Так, например, драматизм сюжета в изображении эпизода из жизни Николая Мирликийского дал жизнь этой картине.
Драматизм вообще чрезвычайно близок Репину. В этом он приближается к Островскому и Достоевскому. И в исторических, и в бытовых картинах, и в портретах это сказывается ярко. Всякий конфликт, столкновение, трагизм притягивают его внимание.
Никогда не забуду, как он рассказывал мне о своей мечте написать Ходынку. Такая картина была ему заказана, если не ошибаюсь, из Америки. Были доставлены и фотографии моментов, близкие к катастрофе, чрезвычайно жуткие, где были ясно видны трупы раздавленных. Сюжет этот живо заинтересовал Репина. Но совесть идейного реалиста, позволяющая в современности изображать только то, что видел лично, не дала Репину возможности написать Ходынку. Он настойчиво приводил в оправдание этого отказа то, что он не был очевидцем. <…>
Теперь, когда отвергнута всякая сюжетность в живописи и сочтена «литературой», когда от художника требуется только линейно-цветовая комбинация, внешний, реальный мир которой служит только поводом, только раздражителем, нам трудно представить себе впечатление, которое производили картины Репина на современное им общество.
Первым таким успехом была картина 1872 года «Бурлаки на Волге», всем известная. Вполне в духе молодого тогда передвижничества, она замечательна тем, что ее тенденция почти растворяется в чистой живописи. <…>
«Бурлаков» не снять со знамени русской живописи.
Утвердившись на своем пути, Репин во время парижской командировки 1873 года пробует себя в сфере сказочной фантастики. Любопытно, что Париж пробудил в нем страсть к краске, к тону, к цвету самим по себе. Это чувствуется в его этюде к «Садко», где так много чистой живописи, в современном понимании этого слова, как, может быть, нигде у Репина. Да и сам «Садко», с его контрастами нежно-алых тел красавиц и бархатно-зеленой глубины морской, говорит о том, как много было в Репине таких живописных качеств, которые теперь почитаются наиглавнейшими.
Однако стихия сказки не получила дальнейшего развития в творчестве Репина, быть может, в связи с разгаром передвижничества, одним из создателей которого становится Репин.
Все же он продолжает искать себя. Центром его внимания становится историческая живопись. В 1879 году он дает «Софью», в 1885 году «Иоанна Грозного». Достигая в первой поразительной изобразительности скрытого динамизма, чисто портретно изображая исторический конфликт, он во втором показывает чуть ли не самый конфликт, вследствие чего картина несколько мелодраматична.
Здесь изображено что-то, чего нельзя было изображать, что чуждо искусству, и особенно живописи. Поэтому «Софья» выше. «Софья» одна из главных побед Репина, где он осознал основную черту своего таланта: дар характеристики.
К характеру Репин любопытен, как Шекспир. Тут мы подходим к самой важной, быть может, сфере его работы — к портрету. Начиная с самых ранних портретов, где взор художника еще как будто дремлет, блуждая по аксессуарам (Лист, Глинка, Пирогов, Крамской, Тургенев и мн. др.), кончая высшей точкой его портретного мастерства — этюдами к «Государственному Совету», эта страсть высматривать, выслеживать и изображать человеческий характер по своей силе действительно приближается к шекспировской.
Она сказывалась не только в живописи, но и в литературе Репина, чрезвычайно мастерской, и особенно в его рассказах.
Рассказчиком Репин был удивительным, с сильным отзвуком гоголевского юмора.
Я ему позировал долго, и это было наслаждение. Целые эпохи оживали в его рассказах. Он помнил все детали. Любил говорить о царях… Екатерину II ненавидел и вылеплял ее фигуру изумительно. Про Александра III, который наследником посещал его мастерскую в Париже, говорил с тонким юмором. Отлично рассказывал про Льва Толстого, Тургенева, Гаршина, Григоровича, про каждого по-своему. Слушая эти рассказы, я понял, откуда сила портретов «Государственного Совета».
Сама картина, заказанная Репину по случаю столетия этого учреждения, не так хороша, как этюды. Уж слишком мало материала для чистой живописи в изображении золотых мундиров, красного стола и белых колонн в неограниченном количестве. Репин, конечно, справился с задачей, но то, что дал он в этюдах, превышает многое, если не все, созданное им в портрете.
Победоносцев, Плеве, Бобринский, вся эта цепь бюрократических лиц, то пергаментно-желтых, то распухших и красных, фотографически верна. И в то же время гениальный дьявол сатиры смотрит из-за всех этих масок, откуда-то из глубины. Бешеным внутренним хохотом хохотал придворный художник, будто бы исполняя императорский заказ, а на самом деле перед лицом поколений выявляя весь позор правительствующей России. Только у Гойи есть портреты испанских царей и цариц такой изумительной силы.
И сколько ни оглядывайся, не поймешь, как сочеталась эта внешняя корректность с этим победоносным смехом, — так таинственно-могуч горн чистого искусства.
Талант характеристики вспыхивал ярко у Репина и в последние годы его деятельности. Одна из самых поздних его работ — Пушкин-лицеист читает стихи Державину, — изображая противостояние двух эпох в лице двух поэтов, — дает поразительную фигуру Державина. Портрет Корнея Чуковского отлично выявляет критика-фельетониста. Наконец, последний в эпической серии портрет Льва Толстого с глазами, полными слез, в предчувствии миров иных, вспоминается сейчас с особенной силой.
Огромна работа, совершенная художником.
Больно вспомнить, что годы, когда Репин был еще далеко не дряхлым, были отравлены ему полемикой с новыми течениями.
