Джекпот - Давид Иосифович Гай
– Потом объясню. Если жив останусь.
О господи, Костя, загадками изъясняетесь…
Закругляет Костя разговор, Энимал нависает над ним.
– Отказалась эта сука? – догадывается. – Ищи другую. Или кореша какого-нибудь.
Легко сказать… Чужой он в этом городе, никого не осталось, родственники поумирали, близкие друзья вроде Рудика Бельцевича разъехались, а те, кто остался, беспомощны. Аля… А ведь и впрямь к ней обратиться придется, больше не к кому. Если заодно она с бандюками, то деньги в точный адрес попадут, если же, допустим, не она и не язык ее бабий поспособствовали его похищению, то что помешает помочь ему? Не робкого она десятка, к тому же под контролем органов действовать будет – Костя не теряет надежду, что его пробуют выручить. Через минут пятнадцать подзывает Энимала.
– Набери номер… – диктует.
Аля вначале сопли распускает, охи и ахи, натурально так, как актриса, а может, и впрямь переживает, кто ее знает, вдруг посещают Костю сомнения. Она уже в курсе – Лера успела сообщить о Костиной просьбе.
– Разумеется, мой дорогой, мой любимый, – причитает со всхлипом. – Разумеется, дай мой телефон, пусть привозят деньги. И тем, кто тебя удерживает, сообщи: я готова вступить с ними в переговоры.
Теперь – сообщить Даниилу. Цепочка замыкается. А дальше будь что будет.
Сторожа Костины, заполучив Алин телефон, тут же звонить начинают куда-то. Не ей. Очевидно, Крупному. Разговаривают из соседней комнаты, дверь плотно прикрыта, но связь, видно, плохая, Энимал почти кричит, слышит Костя обрывки фраз, одна его касается: «А с Американцем что делать?.. Ага, после вашего сигнала… Понятно, план, значится, меняется…»
На следующий день Дина звонит, еле сдерживает слезы и без конца спрашивает: «С тобой все в порядке? Тебя не мучают?» Как может, успокаивает ее, более – менее внятная речь возвращается к нему. И боли чуть меньше.
Отношение к нему не то чтобы меняется, однако кормить начинают трижды в день, на обед суп из рыбных консервов. В комнату к нему почти не заходят, чаще Костя их теребит, когда нужду справить требуется. На двор выводит его Заяц уже без мешка на голове, но в наручниках, и не спереди идет, а сзади, подталкивая в спину.
Так еще два дня минуют. Фома изредка приезжает, надо полагать – со жратвой и спиртным, потому что, когда Костю в туалет ведут, на столе в соседней комнате замечает он колбасу, ветчину и сыр в упаковках магазинных и бутылки с водкой и пивом. Пируют, гады, что бы им забыть наручники застегнуть. Не забывают… И в разговоры без повода не вступают, лишь Заяц однажды, ведя на двор, выговаривает:
– А ты, Американец, оказывается, важная птица, переполох из-за тебя…
– Что ж во мне такого важного?
– В газетах пишут о тебе, фотку дали. Органы сообщают, что ищут, в переговоры с нами вступили. Врут, собаки.
Утром в субботу (Костя высчитывает – точно выходной) поднимают его спозаранку. «Мойся и переодевайся», – командует Энимал. Споласкивает Костя лицо – Заяц тазик ставит на стул и из кувшина льет ему на руки, расчесывает торчащие в разные стороны патлы, смотрит на себя в зеркало и не узнает: замызганный мужик с седой щетиной и подбитым глазом, люди увидят – шарахаться начнут. Снимает он провонявшую потом, теперь уже его собственным, ковбойку и джинсы, облачается в свою одежду, мятую и жеваную, как физиономия Энимала, – видно, скомкали и бросили в углу, когда обливали, приводя в чувство. Зачем маскарад этот, убить могут и в чужой одежде. А может, не убьют? – пуганым птенчиком надежда закрадывается.
Заяц рот ему скотчем заклеивает и браслеты сзади защелкивает. Во дворе вталкивают его в машину, в ту самую, в которой доставили сюда, с запахом застарелой блевотины на задних сиденьях. Фома за руль садится. Все, Костя, кажется, финиш, завезут в лес и кокнут. Деньги получены, зачем он бандюкам, лишние хлопоты только. Но почему утром, а не вечером или ночью, когда сподручнее убивать? Пока размышляет, мешок ему на голову накидывают и пригибают к сиденьям. Он стонет от сверкнувшей в ребрах боли.
Везут его долго, машина несколько раз крутые повороты делает, и дорога то гладкая, шоссейная, то ухабистая, проселочная. Спутники его преимущественно молчат или всякую хреновину обсуждают, включая футбольные результаты, о Косте и куда едут – ни гугу. Единственно, слышит указание Энимала Фоме, когда уже часа полтора в дороге:
– Проедешь Жилино, свернешь налево, мимо фермы и на трассу, там остановишься, где я скажу.
Деревня какая-то, делает вывод Костя, а коль на трассу выходят, то, стало быть… стало быть, убивать сейчас не будут. Для этого поукромнее уголки выбирают.
Вот и поворот, о котором Энимал говорит: Костя чувствует и дорога стиральную доску напоминает. Через минут пятнадцать снова ровная, гладкая. Трасса, наверное.
– Еще полкилометра – и въезд в лес, – предупреждает Энимал. – Не пропусти. Вставай в крайний правый.
Скорость сбавляется, плавный поворот, машина едет медленно, что-то методично пощелкивает, ощущение, будто ветки боковые стекла стегают.
– Стой. Приехали.
Заяц мешок с Кости сбрасывает, скотч отдирает, резко поворачивает к себе и наручники снимает.
– Выводи, – приказывает Энимал.
Заяц выталкивает Костю, снаружи его Энимал и Фома страхуют.
– Так, господин Ситников, пришла пора нам прощаться, – осклабивается Энимал. – Не поминайте, так сказать, лихом. И скажите спасибо, что легко отделались. Босс такое решение принял. Во избежание международного скандала, – и уже открыто, издевательски смеется. – Иначе бы кормить тебе, Американец, рыбок в каком-нибудь озерце или речушке. Слушай внимательно. Сейчас пойдешь в глубь леса. Иди прямо, не оглядывайся, спокойно и без фокусов. И шаги считай: как двести отсчитаешь, так обернуться можешь. Свернешь влево и на трассу выйдешь, а там уж твоя забота, как до Москвы добраться. Общий привет… Да, сумку не забудь с барахлом, – и передает ее Косте. – Писатель долбаный…
Не веря услышанному, берет Костя сумку на плечо и нетвердым, отвычным шагом вступает в лес. Идти приходится по устланной сосновыми иголками земле, переступая сухой валежник, мимо струящих сладкий дурман деревьев, он машинально считает: десять… двадцать… тридцать… за спиной звук работающего двигателя – и тишина. Он оборачивается и не видит красных «Жигулей» – там, где они только что стояли, прогал, кусок пустого пространства. Уехали… Он свободен. Жив и свободен. Неужели это не сон, а явь, самая что ни на есть реальная?! Жив и свободен!!!
Почти бегом, кусая губы и матерясь от боли, устремляется влево, ориентируясь на приближающийся гул, плотный и ровный гул машин. Вскоре выскакивает на шоссе. Открыв сумку, роется в содержимом. Все на месте, и
